— О, мсье…
— Нет, в самом деле, Сюзанна, вы проработали здесь всего несколько дней, а впечатление такое, будто работаете несколько месяцев. Работаете блестяще, и я ценю это.
— У вас работает моя ближайшая подруга, мсье. Я не хотела бы ее подвести.
— Ну что ж, огромное спасибо. Надеюсь, с Божьей помощью ей удастся выкарабкаться. Что поделаешь? Современная молодежь любит быструю езду, а это всегда опасно. Да, так в чем же проблема, Сюзанна?
— Я сегодня пропустила ленч, мсье. Вот я и решилась…
— О Господи, до чего же я невнимателен! Боюсь, некоторая вина лежит и на моих партнерах, которые любят уходить в отпуск именно в августе. Пожалуйста, идите на сколько угодно! И я настаиваю, чтобы счет за ленч вы принесли мне и позволили оплатить его.
— Это совсем не обязательно, но благодарю за великодушное предложение.
— Никакое это не предложение, Сюзанна, это приказ. Закажите себе побольше вина — и горе кошелькам наших клиентов! А теперь исчезайте немедленно.
— Благодарю, мсье. — Сюзанна повернулась к двери, приоткрыла ее и остановилась. Оглянувшись, она увидела, что Маттильон снова погрузился в свои бумаги. Тогда, тихонько прикрыв дверь, она достала из сумки большой пистолет с перфорированным глушителем на стволе и медленно двинулась к столу.
Почувствовав ее приближение, юрист поднял голову:
— Что…
Вместо ответа, Сюзанна несколько раз нажала на спусковой крючок. Рене Маттильона отшвырнуло на спинку кресла. Кровь залила его лицо и растеклась по белой сорочке.
Глава 22
— Господи, где вы пропадали? — выкрикнула Валери в телефонную трубку. — Я пытаюсь дозвониться вам с раннего утра!
— Сегодня ранним утром, прослушав последние известия, я понял, что должен первым же самолетом лететь в Вашингтон, — ответил Лоуренс Тальбот.
— Неужели вы верите тому, что о нем говорят? Как вы можете?
— Верю и, хуже того, считаю себя ответственным. У меня такое чувство, что, не желая этого, я сам нажал на спуск, и в определенном смысле так оно и было.
— Да объясните же, черт побери, о чем это вы толкуете, Ларри.
— Джоэл позвонил мне из какой-то гостиницы в Бонне, из какой — он не знал. И вел себя очень странно. То спокойно разговаривал, то переходил на крик, а под конец признался, что в голове у него все перепуталось и он испуган. Он плел какую-то околесицу, рассказывал невероятные истории о том, как его бросили в какой-то каменный дом в лесу, как он бежал оттуда, как прятался в реке, укрываясь от патрулей и часовых, о том, как он убил человека, называл его разведчиком… Кричал, что ему нужно бежать, что его разыскивают — в лесах, по берегам реки… С ним что-то произошло, Вэл. Он снова вернулся в те страшные дни, когда находился в плену. Все, что он говорит, все, что он описывает, — вариации различных событий из его прошлого: боль, страшное напряжение, когда ему пришлось бежать через джунгли, спускаться вниз по течению реки… Он болен, дорогая моя, и сегодняшнее утро — страшное тому подтверждение.
У Валери все внутри оборвалось. Думать она не могла, она могла только реагировать на услышанное.
— А почему вы говорите о своей ответственности, о том, что каким-то образом нажали на спуск?
— Это я посоветовал ему обратиться к Перегрину. Я убедил его, что Перегрин выслушает его, что он совсем не такой человек, каким его считает Джоэл.
— “Считает Джоэл”? А что говорил Джоэл?
— Его вообще трудно было понять. Он твердил о каких-то генералах и фельдмаршалах, о какой-то неизвестной исторической теории, которая свела воедино военных из разных стран в их стремлении установить контроль над правительствами. Он был не вполне нормален, хотя и пытался скрыть это. Однако стоило мне усомниться в любом из его утверждений, как он тут же срывался и говорил, что это не играет роли, или что я его не расслышал, или что я слишком глуп, чтобы понять его. Но под конец он все-таки признался, что ужасно устал, что в голове у него все перепуталось и ему необходимо отоспаться. Вот тут-то я и подбросил ему мысль о Перегрине, но Джоэл отозвался о нем с враждебностью, сказал, что сам видел, как в ворота посольства въезжал автомобиль бывшего немецкого генерала, к тому же — не знаю, известно вам это или нет, — Перегрин весьма отличился во время Второй мировой войны. Я постарался втолковать ему, что Перегрин не может быть одним из “них”, что он никогда не считался другом военных… Но по- видимому, мне это не удалось. Джоэл связался с ним, договорился о встрече и убил его. Я и не представлял, что его болезнь зашла так далеко.
— Ларри, — начала Валери медленно, слабым голосом, — я внимательно выслушала вас, но все, что вы сказали, звучит весьма неубедительно. Не то что я вам не верю — Джоэл сказал однажды, что вы поразительно честный человек, — но что-то здесь явно не так. Тот Конверс, которого я знаю, и с которым я прожила четыре года, никогда не пытался трансформировать истину из-за того, что она не соответствует его взглядам. Он не делал этого, даже когда был зол как черт. Я не раз говорила ему, что из него никогда не получился бы художник, — он совершенно не способен подчинить форму замыслу. Это качество просто отсутствует у него, и однажды он объяснил мне почему. “При полете со скоростью пятьсот миль в час, — сказал он, — ты не имеешь права спутать тень на водной поверхности с палубой авианосца, даже если приборы вышли из строя”.
— Вы хотите сказать, что он никогда не лжет.
— Конечно лжет — и, уверена, лгал раньше, — но не в серьезных вещах. Это просто не в его натуре.
— Так было, пока он не заболел, и заболел серьезно… В Париже он убил человека, и сам признался мне в этом.
— Нет! — вырвалось у Валери.
— Боюсь, что да. Так же, как он убил и Уолтера Перегрина.
— И все это во имя какой-то забытой исторической теории? Ерунда, Ларри!
— Двое психиатров из госдепартамента объяснили это явление, но в выражениях, которые я наверняка перевру, если попытаюсь повторить.
— Чепуха!
— Но очень может быть, что вы правы в одном. Женева. Помните, вы сказали, что все это каким-то образом связано с Женевой?
— Помню. Так что было в Женеве?
— Там-то все и началось, с этим в Вашингтоне согласны буквально все. Я не знаю, читали ли вы газеты…
— Только “Глоб”, которую я выписываю. Я не могла отойти от телефона — ждала вашего звонка.
— Этот юрист, которого убили в Женеве, был сыном Джека Холлидея, вернее, его пасынком. В шестидесятых годах он был выдающимся лидером антивоенного движения, а тут он оказался представителем противной стороны в сделке по слиянию, порученной нами Конверсу. Установлено, что до начала заседания они вместе завтракали. Здесь полагают, что Холлидей попытался схватить Джоэла за горло, и сделал это весьма напористо — у него репутация адвоката, который набрасывается на своих противников буквально как ягуар.
— Зачем бы ему это делать? — спросила Валери, настораживаясь.
— Чтобы отшвырнуть Джоэла или сбить его с толку. Не забывайте — речь шла о многомиллионной сделке, и победивший в этой игре мог бы извлечь для себя немалую пользу: клиенты расстелили бы перед
