— Ах, вы имеете в виду район Йорктаун.
— Ja. У моего дяди две мясные лавки в Нью-Йорке, в том, который называют Йорктаун. Дерьмо, как это вы говорите в Америке!
— Сочувствую. А почему?
— Schwarzen und Juden! [127] Если вы говорите так, как я, черные обкрадывают вас, угрожая ножами, а евреи — с помощью своих кассовых аппаратов. “Ужасный” называли они меня, или “наци”. Я сказал еврею — так хорошо, вежливо сказал, что он обсчитал меня, а он велел мне убираться из его лавки, заявил, что вызовет полицию! И еще назвал меня дерьмом!… Вы носите приличный немецкий костюм, вы тратите у них свои честные немецкие деньги, а они говорят вам такое. Вы нанимаетесь посыльным, чтобы узнать что-нибудь полезное, а они выпроваживают вас пинком в зад! А при чем тут я? Моего отца призвали в “Фольксштурм” в четырнадцать лет. Дерьмо!
— И еще раз — я весьма сожалею. Поверьте, это истинная правда. Не в нашем духе — винить детей.
— Дерьмо.
— Может быть, я могу немного сгладить впечатление, которое у вас сложилось. У меня неприятности — видимо, я
Молодой человек с превеликим удовольствием снял для него комнату в ночлежке. Она была ничем не лучше той, что досталась ему в Везеле, только вода здесь была горячее, а туалет ближе к двери.
Но сегодня все должно быть иначе, думал Джоэл, поглядывая через улицу на потерпевшую от времени гостиницу, — хотя, похоже, лучших дней она и не знала. Сегодняшней ночью он должен перебраться в Голландию, где его ждут Корт Торбеке и самолет в Вашингтон. Человек, с которым ему удалось договориться, — торговый моряк, — был постарше его прежних помощников. В Эммерих его привел сыновний долг. Нанеся обязательный визит и получив обычную порцию упреков со стороны отца с матерью, он вернулся в привычное и любимое окружение — в бар на речной набережной.
И снова, как это уже было в Везеле, песня с ее лирическим напевом обратила внимание Джоэла на молодого моряка с гитарой в руках, стоящего у стойки. Это не был гимн университетской футбольной команды, но моряк пел по-английски, хотя и с немецким акцентом, и мелодия представляла собой странную смесь рока и печальной серенады:
Когда в конце концов ты упадешь, браток,
И в твердь земную ткнется твой сапог,
Неужто вспомнишь все шторма и мели,
Узнаешь ли, куда попал, что видишь пред собой,
Поймешь ли ты, кем стал на самом деле?
Слушатели были захвачены грустной мелодией. Моряк закончил пение, и раздались уважительные аплодисменты, за которыми последовали оживленные разговоры и звон пивных кружек. Через несколько минут Конверс уже стоял рядом с этим морским трубадуром, гитара которого висела у него на плече, словно оружие. Интересно, подумал Джоэл, действительно ли моряк знает английский, или он просто заучил слова своей песни. Через минуту он это выяснит. Моряк рассмеялся какой-то шутке своих товарищей, а когда он отсмеялся, Конверс сказал:
— Я хотел бы купить вам выпивку, потому что вы напомнили мне о доме. Очень милая песня.
Певец вопросительно посмотрел на него. Джоэл запнулся. полагая, что моряк не понял, о чем он тут бормочет. По-видимому, немец просто заучил слова песни, не зная языка. Но тот к величайшему облегчению Конверса, произнес:
— Danke. Это хорошая песня. Но грустная, как и многие ваши песни. Вы американец?
— Да. А вы говорите по-английски?
— Ну, как сказать. Читать я не очень горазд, но разговаривать могу. Я служу на торговом судне. Мы ходим в Бостон, Нью-Йорк, Балтимор, а иногда — и в порты Флориды.
— Что вам заказать?
— Пива, — сказал моряк, пожимая плечами.
— А почему не виски?
— А можно?
— Конечно.
— Спасибо.
Через несколько минут они уже сидели за столиком, и Джоэл повторял горестную историю о шлюхе и ее сутенере. Рассказывал он медленно, но не для того, чтобы соотнести свое повествование с лингвистическими способностями слушателя, — просто в голове его начал складываться кое-какой план. Гитарист был молод, но немного помят, и это говорило о том, что он знает доки и гавань и те дела, что творятся в этом весьма своеобразном мире.
— Вам следует обратиться в полицию, — сказал моряк, когда Конверс закончил свое повествование. — Все шлюхи у них на учете, и они не станут печатать в газетах ваше имя. — Немец улыбнулся. — Мы хотим, чтобы вы приезжали сюда и тратили свои деньги.
— Это слишком рискованно. Несмотря на мой теперешний вид, я имею дело со многими очень важными людьми — как здесь, так и в Америке.
— Значит, и вы сами — важное лицо, ja?
— Что не мешает мне совершать глупости. Если бы я мог добраться до Голландии, я бы все в два счета уладил.
— В Нидерланды? А в чем проблема?
— Я же сказал — у меня отняли паспорт. А сейчас любого американца на границе очень тщательно проверяют. Вы знаете — из-за этого ублюдка, который убил посла в Бонне и командующего НАТО.
— Да, и еще кого-то в Везеле два дня назад, — добавил немец. — Говорят, он направляется в Париж.
— Мне от этого не легче… Послушайте, вы знаете людей с реки, тех людей, чьи суда каждый день ходят по реке? Я пообещал вам сто долларов, если вы поможете мне с гостиницей…
— Да, да, майн герр. Вы очень щедры.
— Я заплачу намного больше, если вы поможете мне переправиться в Голландию. Видите ли, у моей фирмы есть филиал в Амстердаме. Там мне помогут. Сможете ли
Немец поморщился и поглядел на часы.
— Сегодня уже поздно искать кого-нибудь, а завтра утренним поездом я уезжаю в Бремерхавен. Мое судно отходит в пятнадцать ноль-ноль.
— Именно эту цифру я и имел в виду — пятнадцать сотенных бумажек.
— Западногерманских марок?
— Нет, американских долларов.
— Вы еще больший псих, чем ваш Landsmann [128] , который убивает направо и налево. Если бы вы знали язык, вам это обошлось бы не более чем в пятьдесят долларов.
— Но я не знаю языка. Полторы тысячи долларов, если вы устроите это.
Молодой человек пристально посмотрел на Конверса, потом поднялся, отодвигая стул:
— Подождите. Попробую позвонить.
— Когда будете проходить мимо стойки, закажите нам еще виски.
— Danke.
Ожидание не было ни приятным, ни неприятным — оно было просто напряженным. Джоэл поглядывал на видавшую виды гитару, оставленную на стуле, и пытался припомнить слова:
Узнаешь ли, куда попал, что видишь пред собой,
Поймешь ли ты, кем стал на самом деле?
— Я буду у вашей гостиницы в пять утра, — сказал молодой моряк, усаживаясь и держа в руках два стакана с виски. — Капитан возьмет с вас двести долларов, aber [129] только если нет наркотиков. С наркотиками он вас на борт не пустит.
