— Ну конечно. Просто сняли трубку и наняли кого-то, чтобы собрать все это. — Фитцпатрик кивнул на лежащие слева от него досье. — А почему бы и нет? Сейчас век компьютеров.
— Но эти досье, — стоял на своем Коннел, — не компьютерная распечатка. Это тщательно проработанные, глубокие, подробные материалы, в которых учтено все — от политических нюансов до личных симпатий и антипатий.
— Не придирайтесь к словам, морячок. Главное — они есть. Человек, который мог положить в банк на каком-то островке Эгейского моря полмиллиона долларов, наймет кого угодно.
— Но не для такой работы.
— Что вы хотите этим сказать?
— Давайте начнем сначала, — сказал военный юрист, вставая с места и беря в руки листок, который до того он внимательно читал. — Не стану распространяться о своих отношениях с Прессом, мне сейчас больно об этом думать. — Фитцпатрик приостановился, увидев в глазах Конверса выражение, отвергающее любые проявления сентиментальности в их дискуссии. — Поймите меня правильно, — продолжил он. — Речь не о его смерти и не о похоронах, я говорю сейчас не о том Холлидее, которого знал. Видите ли, мне кажется, он не сказал нам правды — ни вам, ни мне.
— Значит, вы знаете что-то такое, чего не знаю я, — спокойно сказал Конверс.
— Я знаю, что в Сан-Франциско нет человека, который бы соответствовал данному вам описанию. Так же как Пресс, я прожил там, включая Беркли и Стэнфорд, всю жизнь. Я знаю всех знакомых Пресса, в том числе самых богатых и эксцентричных. В этом отношении мы с ним ничего не скрывали друг от друга. Я вращался в мире юристов, и он всегда рассказывал мне о каждом новом знакомом, утверждая в шутку, что они — мои потенциальные клиенты. Для него это было чем-то вроде хобби и ужасно забавляло его.
— Аргументация весьма слабая, советник. Уверен, что некоторых клиентов он придерживал для себя.
— Это было бы на него не похоже. По крайней мере — в отношениях со мной, — возразил Коннел.
— Ну что ж, я…
— Вернемся, однако, к настоящему времени, — не дал ему закончить Фитцпатрик. — Этих досье я раньше не видел, но я видел сотни подобных им и, наверное, пару тысяч еще незавершенных, которым только предстоит превратиться в такие, как эти.
Джоэл выпрямился.
— Пожалуйста, поясните, капитан.
— Такие досье — конечный результат огромной исследовательской работы, в которую внесли свою лепту все отделы разведывательной службы. В таких досье есть все: от сведений о рождении до последних психиатрических оценок. Все эти данные, обобщенные специалистами, были извлечены из правительственных архивов, переписаны с добавлением всей последней информации и соответствующих выводов, а потом отредактированы с тем, чтобы поглубже упрятать подлинные источники информации. Но я так и вижу множество самых различных справок с грифами “Конфиденциально”, “Секретно”, “Совершенно секретно” на каждой из них. Теперь Конверс подался вперед:
— Все это может быть и субъективным суждением, основанным на недостаточном знании такого рода процедур. Мне случалось видеть подробные обстоятельные доклады, составленные высокооплачиваемыми фирмами, специализирующимися на подобного рода делах.
— И в них подробно излагались инциденты, имевшие место во время войны? Даты и места бомбежек, номера полков и батальонов, применяемая тактика? А описание конфликтов в высших воинских эшелонах или методики перевода военных на важные гражданские посты после завершения боевых действий? Ни одна фирма не имеет доступа к подобным материалам.
— Но можно провести соответствующие исследования, — не очень уверенно возразил Конверс.
— Того, что здесь есть, не даст ни одно исследование, — прервал его Коннел, держа страницу с именами сторонников “Аквитании” в Пентагоне и государственном департаменте. — Эти люди, кроме, быть может, пяти-шести человек, стоят выше тех, с кем мне приходилось иметь дело, этих людей — они разного звания — нельзя подкупить или шантажировать, им нельзя угрожать. Когда вы сказали про список имен, я был уверен, что знаю большинство или хотя бы половину из них. Но я ошибся. Я никогда не поднимался выше начальников отделов и служб или их заместителей, которые передают всю информацию старшим по званию, а уж те доводят ее до сведения тех, кто стоит в вашем списке. Пресс не мог сам раздобыть эти имена или получить их у кого-то со стороны. Даже я не знаю, где их искать.
Конверс встал.
— Вы уверены в том, что говорите?
— Уверен. Кто-то — это может быть и группа людей, — глубоко укрытый в Вашингтоне, вытащил на свет Божий эти имена, и он же — или они — занимался сбором материалов для этих досье.
— Вы хоть понимаете, что это может означать?
Коннел молча кивнул.
— Мне нелегко говорить это, — мрачно начал он, — но Пресс лгал нам. Вам — тем, что он вам говорил, а мне — тем, о чем он умалчивал. Таким образом, вы оказались на поводке, конец которого держат в Вашингтоне. И мне не полагалось об этом знать.
— Марионетки расставлены по местам… — Джоэл проговорил это так тихо, что его почти не было слышно, и машинально шагнул к балконной двери, из которой лился яркий солнечный свет.
— Что? — спросил Фитцпатрик.
— Ничего… Эта фраза промелькнула у меня в голове, когда я услышал об Анштетте. — Конверс повернулся. — Но если этот поводок существует, зачем они его прячут? И почему Эвери делал то же самое?
Военный юрист стоял неподвижно, на лице — никакого выражения.
— Не думаю, что мне нужно отвечать на этот вопрос. Вы сами ответили на него вчера вечером, когда мы говорили обо мне. И не обманывайте себя, лейтенант, я прекрасно помню, что вы тогда сказали: “Время от времени я буду называть вам какое-нибудь имя, и, возможно, оно приоткроет вам какую-то дверь… но это — все”. Что означает: морячок, которого вы взяли на борт, может обо что-нибудь споткнуться, и если он попадет в руки плохих людей, то никто не сможет выбить из него тех сведений, которых у него нет.
Джоэл стерпел упрек не только потому, что он был справедлив, но и потому, что он помог ему понять ту правду, которую он не до конца осознал на Миконосе. Биль сказал тогда, что в числе задававших вопросы в Вашингтоне были и военные, которые по тем или иным причинам проводили свои расследования, “задавали вопросы”, — их заставили замолчать. Возможно, они помалкивали там, где их могли подслушать, но иногда прерывали свое молчание. Так они тихонько переговаривались до тех пор, пока еще один тихий голос из Сан-Франциско — человек, который знал, к кому обратиться с вежливой просьбой о его близком друге и зяте в Сан-Диего, — не связался с ними. Они переговорили, и в результате этого разговора родился план. Им требовался человек с определенным опытом и определенным запасом ненависти, которую они могли бы разжечь, а уж потом, запалив костер, отправить в лабиринт к чудовищу [45] .
Осознание этого явилось для Джоэла ударом, но, как ни странно, он не винил их за подобную стратегию. Он не винил их даже за молчание после смерти Престона Холлидея — открытые обвинения превратили бы эту смерть в бессмыслицу. Они спокойно выжидали, уверенные, что их марионетка сможет разобраться в незаконных делах тех, против кого они его направили, и сделать работу, которую они не способны сделать сами. И это он тоже понимал. Но было здесь еще кое-что, с чем ему трудно было примириться, — марионетка легко могла погибнуть. Одно дело — его незащищенность в тех обстоятельствах, о которых ему говорил Эвери Фоулер — Престон Холлидей. Но если уж он на поводке, пусть кукловоды знают, что он сознательно идет на это. Ему необходимо также получить имя их человека в Бонне, к которому в случае чего он мог бы обратиться. Прежние правила игры больше не действуют, в ней появились новые условия.
Через четыре часа он проедет кованые ворота имения Ляйфхельма; хорошо бы за этими воротами иметь человека, с которым Фитцпатрик мог бы связаться, если он не вернется к полуночи. Чудовища
