— При таком теплом выражении чувств такое странное приветствие снаружи, — заметил Джоэл, отпуская руку Ляйфхельма и сразу направляясь мимо фельдмаршала к Бертольдье. — Приятно снова встретиться с вами, генерал. Приношу извинения за неприятный инцидент в Париже. Я не хотел бы небрежно говорить о человеческой жизни, но в те доли секунды я не заметил особого уважения и к своей жизни.
Прямота Джоэла произвела желаемый эффект. Бертольдье уставился на него, раздумывая, что сказать в ответ. Конверс отлично знал, что остальная троица внимательно следит за ним, без сомнения пораженная дерзостью его манер и слов.
— Конечно, мсье, — несколько бессвязно, но с важностью проговорил француз. — Как вам известно, этот человек не подчинился приказу.
— Правда? А мне сказали, что он просто неправильно его понял.
— Это одно и то же! — прозвучал сзади отрывистый, низкий, с сильным акцентом голос. Джоэл повернулся.
— Неужели? — холодно спросил он.
— На поле боя — да, — сказал Хаим Абрахамс. — Либо это ошибка, а за ошибки приходится расплачиваться человеческими жизнями. И человек этот оплатил ее своей.
— Позвольте представить вам генерала Хаима Абрахамса, — вмешался Ляйфхельм, прикасаясь к локтю Конверса и провожая его через комнату. Последовал новый обмен рукопожатиями.
— Генерал Абрахамс, это большая честь для меня, — произнес Джоэл самым искренним тоном. — Как и все здесь собравшиеся, я восхищаюсь вами, хотя ваша риторика временами бывает чересчур выразительной.
Израильтянин покраснел, и мягкий глубокий смех раскатился по всему залу. Неожиданно выступил вперед ван Хедмер, и глаза Конверса сразу же обратились к этому сильному лицу с нахмуренными бровями и сердитыми желваками под кожей.
— Вы обращаетесь к одному из моих ближайших коллег, сэр, — сказал ван Хедмер с явным осуждением в голосе. Затем умолк на мгновение, и по его тонкому, с точеными чертами лицу пробежала улыбка. — Даже я не смог бы подобрать лучших слов. Очень рад с вами познакомиться, молодой человек. — Африканер протянул Джоэлу руку, которую тот и пожал под раскаты хохота.
— Меня оскорбляют! — воскликнул Абрахамс, высоко подняв брови и кивая с шутливой укоризной. — И кто? Болтуны! Честно скажу вам, мистер Конверс, они соглашаются с вами только потому, что ни один из них уже четверть века не видел женщины. Конечно, они будут говорить вам другое — и другие тоже будут говорить другое, — но, поверьте мне, они нанимают шлюх только для того, чтобы играть с ними в карты, а еще для того, чтобы те читали им в их заросшие волосами уши всякие истории. И все для того, чтобы обмануть старых друзей. — Хохот стал еще громче, израильтянин под общий смех шагнул к Джоэлу, наклонился к нему и продолжил театральным шепотом: — Но я, верьте мне, нанимаю шлюх, чтобы они говорили мне правду, пока я долбаю их. Так вот, они говорят мне, что эти болтуны уже к девяти часам начинают клевать носом и требовать теплого молочка.
— Мой дорогой сабра, — сказал Ляйфхельм сквозь смех, — вы слишком увлекаетесь своей романтизированной биографией.
— Теперь вы понимаете, что я имею в виду, Конверс? — спросил Абрахамс, разводя руками и пожимая толстыми плечами. — Вы только послушайте! “Слишком увлекаетесь”!… Теперь вы понимаете, почему немцы проиграли войну? Вечно они говорили о “блицкриге”, об “ангриффе”, но в действительности просто трепались — трепались! — а что было дальше, вы знаете.
— Им нужно было назначить командующим вас, Хаим, — весело сказал Бертольдье. — Вы бы изменили свою фамилию, объявили евреями Роммеля и фон Рундштетта и начали воевать на два фронта.
— Но верховное командование сделало еще хуже, — подхватил израильтянин.
— Хотя, — продолжал француз, — вы бы едва ли на этом остановились. Гитлер был отличным оратором, вы — тоже. Возможно, вы и его объявили бы евреем, а сами двинулись в канцлеры.
— О, я знаю из очень верных источников, что он-таки был евреем, правда, из очень плохой семьи. Даже среди нас встречаются такие, но, конечно, все они — из Европы.
Раздавшийся взрыв хохота начал быстро стихать. Джоэл понял намек.
— Иногда я говорю слишком откровенно, генерал, — проговорил он, обращаясь к израильтянину. — Пора бы мне уже отучиться от этого, но, поверьте, я не хотел сказать ничего дурного. Я совершенно искренне восхищаюсь тем, как вы ясно заявляете о своей позиции и отстаивайте свою политику.
— Именно это нам и предстоит обсудить, — сказал Эрик Ляйфхельм, завладев всеобщим вниманием. — Позиции, политику и, если угодно, общую философскую концепцию. Мы постараемся не касаться деталей, хотя кое-что нам все-таки не обойти. Однако главное — это подход к самым общим проблемам. Прошу вас, мистер Конверс, садитесь. Давайте начнем наше совещание, первое, как я полагаю, из многих.
Контр— адмирал Хикмен медленно опустил выписки на стол и отсутствующим взглядом уставился поверх лежащих на столе ног в широкое окно с видом на океан и серое небо над ним. Он скрестил руки на груди, опустил голову и поморщился -эти движения соответствовали его мыслям. Сейчас он был так же удивлен, как и тогда, когда впервые ознакомился с содержанием выписок, и так же, как и тогда, был уверен, что сделанные Ремингтоном выводы били мимо цели. Юрист слишком молод, чтобы разобраться в событиях тех лет. Да, собственно, никто из тех, кто там не был, не мог их по-настоящему понять, и все же их понимали слишком многие: отсюда и “флажок”. Однако теперь, восемнадцать лет спустя, подходить к Конверсу с тогдашними мерками тоже казалось бессмыслицей. Вроде эксгумации трупа умершего от лихорадки, не важно, живая у него оболочка или нет. Что-то здесь было еще.
Хикмен посмотрел на часы и снял ноги со стола. Сейчас в Норфолке пятнадцать часов десять минут по местному времени. Он потянулся к телефонному аппарату.
— Хэлло, Брайан, — сказал контр-адмирал Скэнлон из Пятого округа. — Я как раз собирался поблагодарить базу Сан-Диего за помощь в этом деле.
— Базу Сан-Диего? — переспросил Хикмен, удивленный тем, как ловко замолчали участие госдепартамента.
— Ладно, генерал, вас лично. Так что, Хикки, считайте меня своим должником.
— Начните с того, что забудьте эту кличку.
— Как можно забыть наши хоккейные матчи? Вы появляетесь на льду, и все кадеты орут: “Хикки! Хикки!”
— Я уже могу открыть уши?
— Я просто хочу поблагодарить тебя, парень.
— Вот только никак не пойму, за что именно? Вы прочли эти листочки?
— Естественно.
— И что там такого, черт побери?
— Видите ли, — осторожно начал Скэнлон, — я всего лишь бегло просмотрел их. У меня был ужасный день, и, честно говоря, я, почти не глядя, передал их дальше. А что
— Что я думаю? Да там ровным счетом ничего нет. О, конечно, мы держим “флажки” на таких делах, как это, но только потому, что в то время Белый дом опустил крышку на всю официально зафиксированную критику, и мы все подчинились. Да и нам тогда эта ругань надоела до тошноты. Но в этих протоколах нет ничего такого, о чем бы не говорилось ранее или что представляло бы хоть малейший интерес для кого-нибудь, кроме военных историков, и то лет через сто.
— Видите ли… — все так же осторожно повторил Скэнлон, — этот Конверс весьма резко отзывался о командующем Сайгоном.
— О Бешеном Маркусе? Господи, на конференции, когда разбирался токийский инцидент, я говорил о генерале кое-что и похуже, а мой начальник наговорил раз в десять больше моего. Мы высаживали по всему побережью мальчишек, которые годились только на то, чтобы поваляться денек на
