находиться под контролем специальных комитетов и подчиняться их решениям — по существу, решениям соответствующих правительств, — которые и будут информировать друг друга о текущих вопросах политической и финансовой жизни их стран. Что же будут представлять собой эти наделенные высшей властью комитеты? Из кого будут рекрутироваться их члены, выступающие от имени и в интересах стран свободного мира?
Есть лишь один совершенный класс. Только к нему обращаются в период кризисов, и тогда он вершит дела, далеко превосходящие человеческие возможности. Причины их уникального вклада в войны и, к несчастью, меньшего в дело мира, исторически ясны: эти люди бескорыстны. Единственной наградой им является вполне законное чувство превосходства. К богатству они равнодушны, ибо их нужды полностью удовлетворяются безупречным выполнением возложенного на них долга. Этот класс не подвержен коррупции и не торгует собой. Само получение каких-либо дополнительных выгод внутри своих рядов они немедленно распознают, осуждают и предают таких отступников суду чести. Высшие эшелоны этого класса, эта благородная ветвь человеческой расы, не только не подвержены коррупции — они стали, как мы знаем сегодня, единственными спасителями человечества.
И этот класс — военные. И так вот во всем мире. Даже окруженные врагами, даже враждующие, они лучше других осознают катастрофические последствия мягкотелости.
Естественно, кое-какие незначительные свободы придется волевым решением исключить из политического обихода, но это — малая цена за выживание. Не так ли?
Никто из выступающих не повышал голоса. Уверенные в себе пророки, каждый со своей собственной историей, каждый — личность, союзники и враги в этом сумасшедшем мире…
Конверс отвечал, подтверждая справедливость всего сказанного, — это было нетрудно, — и задавал абстрактные вопросы философского толка, как и ожидали от него. Даже придворный шут этого собрания Хаим Абрахамс стал совершенно серьезным и заговорил без обычного шутовства:
— Вы считаете, друг мой, что в диаспоре живем только мы, евреи? Заблуждаетесь. Все человечество живет в рассеянии, и все мы сталкиваемся лбами, не зная, куда идти. Некоторые раввины утверждают, что евреи не будут спасены до пришествия Мессии, до времени чудесного искупления, когда явится Бог и укажет дорогу к земле обетованной. Запоздал он с этим своим пришествием, а мы не могли сидеть сложа руки. Мы создали Израиль. Вы понимаете, в чем смысл? Мы, здесь присутствующие, являем собой божественное вмешательство. И я — даже я, человек эгоистичный, — без звука отдам свою жизнь ради успеха нашего дела.
И так продолжалось несколько часов. Спокойные рассуждения, продуманные, взвешенные, страсть только в глубинной искренности их убеждений. Дважды Джоэла пытались заставить раскрыть имя его клиента, и дважды он уклонялся от ответа, ссылаясь на конфиденциальность сведений, выражая, однако, надежду, что в ближайшие дни, а может быть, и раньше ситуация изменится.
— Для этого мне нужно предъявить моему клиенту нечто более определенное. Подход, стратегический замысел, который оправдал бы участие моего клиента или, если хотите, его обязательства.
— Зачем это нужно на данной фазе? — возразил Бертольдье. — Мы изложили наши взгляды на общие проблемы. Они позволяют судить и о нашем подходе к более частным вопросам.
— Хорошо, не будем говорить о подходе. Поговорим о стратегии. Не “почему”, а “каким образом”.
— Вы спрашиваете о наших планах? — спросил Абрахамс. — С какой стати?
— С той, что вы потребуете от моего клиента вложений, превышающих все, что вам известно из вашего прошлого опыта.
— Весьма смелое заявление, — заметил ван Хедмер.
— Тем не менее соответствующее нашим возможностям, — парировал Конверс.
— Ну хорошо, — сказал Ляйфхельм, обменявшись взглядами с каждым из единомышленников. Джоэл понял: разрешение было испрошено и получено. — Как бы вы отнеслись к компрометации некоторых влиятельных лиц в определенных правительствах?
— Шантаж? — спросил Джоэл. — Вымогательство? Не пойдет. Слишком много неожиданностей. Человеку угрожают, он осознает угрозу и начинает действовать. Следует обряд очищения, и слабость вдруг оборачивается силой.
— Вы слишком узко понимаете проблему, — заметил Бертольдье.
— И не учитываете элемент внезапности! — воинственно выкрикнул Абрахамс, впервые повышая голос. — Аккумуляция, Конверс. И мгновенное ускорение!
Внезапно Джоэл заметил, что остальная тройка смотрит на израильтянина, как бы предостерегая его. Абрахамс пожал плечами:
— Конечно, это всего лишь предположение.
— И весьма умное, — произнес Конверс без особого нажима.
— Я даже не уверен, насколько оно применимо, — добавил израильтянин, только усугубляя допущенный промах.
— Ну хватит о делах. Полагаю, самое время подавать обед, — сказал Ляйфхельм, незаметно снимая руку с подлокотника кресла. — Я так хвастался своим столом перед нашим гостем, что теперь у меня просто замирает сердце. Надеюсь, что повар поддержит репутацию моего дома. — И как бы в ответ на поданный знак — а Джоэл ничуть не сомневался, что так оно и было, — под аркой появился слуга- англичанин. — Я просто ясновидец! — Ляйфхельм встал. — Пойдемте, пойдемте, мои друзья. Седло барашка — блюдо, созданное богами и для богов, рецепт его был украден предприимчивым вором, который заведует моей кухней.
Обед и в самом деле был великолепен, каждое блюдо — подлинное произведение искусства. Конверс был скорее обжора, чем гурман. Он получил кулинарное образование в дорогих ресторанах, где еда лишь частично отвлекала от мыслей, но все же он знал, когда блюдо было первоклассным, лучшим в своем роде. За столом Ляйфхельма не было ничего второсортного, включая сам стол — массивная столешница красного дерева на гигантских, изукрашенных резьбой ножках, твердо стоящих на паркетном полу со сложным переплетением рисунка в большой комнате под высоким потолком. Низкие шандалы со свечами были расставлены на столе на специальных серебряных подставках, однако пламя этих свечей не мешало обедающим видеть друг друга — вещь недоступная, признал Конверс, для большинства хозяек Нью-Йорка,
