ужасе перед чем-то, что невыносимее жизни. Вокруг с топотом носились кони. Отрада уткнулась лицом в ладони и зарыдала.
– Бой! – закричал Алексей ей на ухо. – Бой! Продолжается!
– Да! – закричала она в ответ. – Бой! Будьте вы все! Прокляты!
Мы и так прокляты, подумал он.
Рука мертвой Грозы разжалась. Она была полна крови. Все вокруг было в крови. Но в этом малиновоалом что-то чернело. Алексей тронул.
Брошь? Значок?
Старое серебро. Крошечный лев, похожий на котенка в парике.
От броши исходило нечто такое, что на миг превратило его в ледышку. В снежного великана.
Он взял брошь – вместе со сгустками крови. И так же, не боясь испачкать, вообще не боясь ничего, приколол ее на грудь кесаревне. Какой-то позавчерашней, давно утратившей смысл памятью он помнил эту грудь – но иначе. Он помнил ее, однако сейчас это не имело значения. Он любил эту женщину, но сейчас не имело значения даже это...
– Бой, – повторил он, слыша свой голос со стороны: хриплый грязноватый фальцет.
Кесаревна положила руку на брошь. На миг под ее ладонью оказалась и его рука...
– Будьте вы все прокляты, – повторила она безнадежно.
Чума на оба ваших дома, сказал смертельно раненный Меркуцио, я из-за вас стал пищей для червей... Делалось темно.
Все произошло как-то очень одновременно, будто специально репетировалось: кесаревич Войдан вдруг взялся за горло и захрипел, к нему бросились цирюльник и врач, дежурившие здесь, – и тут же тонко, по-заячьи, закричал Якун.
Его не успели поддержать, он упал на спину, устремляя в небо вытянутые руки с кривыми тонкими темными пальцами, и затрясся. Пена выступила на губах...
И тут же сам Рогдай почувствовал удар. Он не сумел бы описать свои ощущения: удар прошел сквозь него, не задержавшись ни на миг, и вроде бы ничего особенного не произошло... вообще не произошло ничего такого, что можно было бы описать словами. Просто вот Рогдай был до удара, а вот – после.
Но это «после» касалось многого.
Будто бы прошло сто лет... Когда-то у него была победа. Ну... почти победа.
На огромном пространстве впереди его армия попрежнему гнала и уничтожала противника. Но это уже не значило ничего.
Над горизонтом – там, на севере, – протянулась густая черная полоса. В лицо ощутимо потянуло ветром.
У ветра был запах свежерасколотого кремня.
Венедим вел своих вверх по течению реки. Трупы врагов по берегу навалены были грудами. Когда же это мы успели стольких положить...
Ложе реки было свободным. Кто перебрался на южный берег, тот бился сейчас наверху. Кто не успел – погибал под клинками и стрелами прорвавшегося хора, под копытами конницы. Маленькая стража у моста сопротивления не оказала, бросила оружие на землю. Им тут же отрубили большие пальцы на руках и показали дорогу в обоз...
На южном берегу все еще лязгало железо и бились щит о щит. Но северный берег был уже пуст. Даже шальных, пущенных наудачу стрел не прилетало оттуда, и звуков боя не стало слышно. Венедим имел достаточно опыта, чтобы сказать: это победа. И, опять же, достаточно, чтобы не расслабляться. Пока не опустится тьма, победа не может считаться достигнутой... Что за?..
У него было отшлифованное годами чувство времени. Оно говорило: до сумерек еще почти три часа, до настоящей темноты – пять.
Но сумерки уже наступили. Так бывает, если небо обкладывают многослойные тучи.
Небо над головой – чистое...
Дрогнула земля. Долгий звук, как от каменного обвала в горах, дошел по ногам.
На миг стало очень тихо. Будто бы даже бойцы остановились и замерли, прислушиваясь.
И тут – ударило совсем рядом. Воздух наполнился звоном, во всем теле отдалось болью, как отдается в руках после неосторожного удара тяжелой палкой о камень.
Чародейство, подумал Венедим недоуменно. Какое-то прямое чародейство... Ведь – не положено, не принято.
Да и вряд ли возможно...
Венедим мало что знал о чародействе. Ровно столько, сколько положено знать простому воину, способностями не обладающему и умениям не обученному. Как различить чары, как оберечься от самых ярых. Простые заклятия. Подобно большинству, он полагался на амулеты и помощь настоящих чародеев. На пути из Кузни Пактовий объяснил ему кое-что: отчего, например, чародеи не всемогущи и почему даже самые сильные из них не в силах противостоять в открытом поле хорошо обученному вооруженному отряду. Да, они могут заранее наделать всяческих ловушек, отправить отряд по ложному пути, напустить на него мертвецов или зверей (впрочем, и это нужно готовить заранее) – но не в состоянии наслать мгновенную смерть, или спалить огнем, или заставить драться между собой, хотя все это даже начинающий ученик чародея легко сумеет сотворить с одним-двумя людьми, встреченными им где-нибудь в темном переулке... Когда люди кучно – их слабые, неразвитые, неуправляемые, возбужденные близостью смерти чародейские силы все равно сплетаются вместе и искажают собою волю чародея, и тот теряет способность действовать точно. Это все равно что стрелять из лука в дыму и при постоянно меняющемся резком ветре – особенно если знаешь, что выстрелить можешь один-два раза и что ветер этот вполне способен развернуть стрелу в тебя самого...
Вот поэтому чары на поле боя почти никогда не применяются. Там, где говорит холодное железо, со словами лучше повременить.
Но сейчас... сейчас кто-то явно нарушал это правило. Воздух продолжал звенеть подобно перенатянутой струне. Венедим вдруг почувствовал, что ноги его теряют опору. Река, которая только что была слева, вдруг оказалась справа и внизу. Он еще успел увидеть – почему-то сверху, – как взлетают над землей, раскинув руки, люди – а потом в ушах лопнуло громоподобно, и белый огонь захлестнул все.
Глава восьмая
Ее опять ослепило и опять ненадолго, наверное, она уже научилась с этим справляться. Золотые медленные всадники были необыкновенно красивы... Потом, когда блеск сполз и испарился и все вокруг вернулось к прежнему суконно-кожано-железному состоянию и прежним краскам, коричневым и зеленым по-преимуществу, она замерла, насколько можно замереть, сидя на идущей тяжелой рысью степной кобыле, неравноценной замене умнице Фелице... Впервые после возвращения (возвращения? – она уже сомневалась в этом...) картина, увиденная ею в момент золотой вспышки, отличалась от того, что видят глаза все остальное время. Но ей понадобилось еще сколько-то секунд или даже минут (время шло странно: и неслось, и ползло, и иногда даже будто бы возвращалось назад, но никто при этом не воскресал, к сожалению...), чтобы вспомнить золотую панораму и совместить ее с этой, видимой, и понять, в чем же их различие.
С севера приближалась золотая волна. Земля выгибалась и натягивалась, разглаживая все свои складки, при подъеме на немыслимую высоту...
– Алексей! – разом охрипнув, крикнула она, но он уже сам стоял в стременах и смотрел в ту сторону, и лицо его было чрезвычайно спокойным, как тогда, в момент появления отряда Венедима. Или раньше, когда он засунул ее под приборную доску, а сам повернулся к липким монстрам...
Там, где она помнила золотую волну, над самой землей, хотя и не касаясь земли, протянулась узкая черная полоса. Будто на самоД небо отбрасывала она свою тень.
– Что это?
