Потом она от ужаса сошла с ума. Ей показалось, что можно спастись, бросившись в темную щель под щитами.
Там был лес топчущих ног, но она умудрялась как-то увертываться от них, хватать зубами за голенища сапог, искать глазами – и находить просветы... Ей совсем чуть-чуть не хватило сил.
Ее зацепили, опрокинули на бок, потом отшвырнули куда-то, а потом тяжелый сапог опустился ей на живот. Лисе показалось, что у нее лопается голова.
И тут же топот прекратился.
Она приподняла голову. Небо было черным. Спины людей удалялись, будто погружались в туман и пропадали в том тумане. Лису вырвало кровью. Она попыталась встать, но задние лапы куда-то делись. Не веря ощущениям, она посмотрела назад. Все правильно, лапы были на месте и хвост тоже, но слушаться они не желали. По животу расплывалось красное пятно. Она перегнулась и лизнула. Это была кровь. Почему-то сразу стало легко. Лиса приподнялась на передние лапы и поползла куда-то. Каждое движение отзывалось болью, но это была не совсем ее боль. Потом двигаться стало невозможно. Она посмотрела. Что-то глянцевое, длинное зацепившись за камень – держало ее. Она стала отгрызать это глянцевое и длинное. Почему-то казалось, что движения челюстей приподнимают ее над землей и как-то непонятно поворачивают; при этом в глазах наливались фиолетовые лужицы. Освободившись, она поползла дальше. Наверное, она сбилась с пути, потому что вместо кустяного острова и родной норы перед нею оказался высокий обрыв и гора людского и лошадиного мяса под обрывом. Такого количества ей хватило бы на девять жизней. Лиса тихо обрадовалась находке. Вместе с непонятной дурнотой она испытывала страшный голод. Ей было уже совсем легко, когда рядом, пританцовывая, возникли конские копыта. Одно из них опустилось лисе на голову, и это было то же самое, как если бы рухнуло небо.
Сразу стало темно.
План Рогдая удался полностью. Всего лишь один удар – и наступающая армия рассечена на четыре части, и каждая часть бьется сама по себе, и каждой грозит окружение и разгром, и никто из командиров не знает, над кем повис этот меч...
Хор Вергиния, от которого «Железный сапог» Иерон если чего всерьез и ожидал, так это контратаки для оказания эффективной помощи растерзанному левому крылу обороны, – вместо этого пересек опустевшее в центре обороны пространство, в мгновение ока захватил мосты через Кипень (вернее, захватил девять, а еще четыре разрушил) и оказался практически в тылу наступающей армии.
В мягком ее нутре... Невыносимо долго шла резня.
Потом кое-как удалось собрать бегущих на рубеже, выстроить какую ни на есть оборону...
Но Вергиний, как оказалось, только демонстрировал по фронту. Ударил он в другую сторону: вправо, под углом к берегу. Отрезая переправившиеся войска.
Одновременно на том берегу, видя все это, мелиорцы бросились в атаку. И те, кто доселе стоял прочно, не отходя, – правое крыло; и те, кто уже готов был бежать или складывать оружие, – то есть левое. Но нет, теперь всем прибыло новых сил. И натиск на левом фланге был едва ли не сильнее – а если и не сильнее, то уж много яростнее и беспощаднее, – чем на правом... Это был разгром. Начало разгрома.
Иерон приказал отступать. Сохраняя, по возможности, живую силу.
Конница Далмата прорубалась к его штабу. Уже не сопротивление оружия препятствовало ей, а просто – слишком густа была толпа.
Богатырей легко разгоняли горящими стрелами. В какой-то миг Иерон понял, что обманывался. Что просто поддался – купился – на внешний эффект.
Вчерашний землепашец, взявший лук и стрелы, был настоящим воином. Богатырь же, взращенный чародеем, был воином только до некоего – весьма близкого – предела. За этим пределом он превращался в слизняка...
Дважды Алексей просто вытаскивал Отраду из схватки. Буквально за шкирку. Глаза у нее были бешеные, белесоватые, и лицо уже ничем не напоминало то, которое он так без памяти любил. Но нет – черты тут же разглаживались... И он мгновенно забывал, что это было другое лицо.
То. Или другое...
С момента, когда Отрада, воздев над головой светлый меч (Алексей узнал Иеракс, клинок кесаря; до этого он почему-то думал, что в ножнах у нее легкая дамская Эксюперия), крикнула: «За мной!» – и славы отозвались ревом: «Мы любим тебя!» – с этого самого момента Алексей чувствовал себя поднятым на гребень волны. Он ни на шаг не отставал от кесаревны, зорко оглядываясь по сторонам. Его не касалось, как идет бой. В любом исходе от него требовалось одно: сохранить кесаревне жизнь. При этом он прекрасно понимал, что обеспечить серьезную защиту не в состоянии: стрелы пронзали воздух в разных направлениях, и несколько раз только слепое счастье – спасало... Конные стражи пытались выстроить стену из своих тел, из щитов – но не могли долго удерживать строй. Кто-то и падал... У Алексея пробиты были шлем и левый наплечник (оба раза чуть-чуть пострадала шкура), ранена лошадь...
Кесаревна вырывалась из кольца стражи, неслась вперед, и можно было только сжимать зубы и нестись за нею, и вновь пытаться своими телами прикрыть, оградить.
Сам Вергиний попытался было образумить Отраду, но наткнулся на такую ярость, что просто махнул рукой. Не арестовывать же кесаревну на глазах армии...
А славы – ликовали, едва только она показывалась им. Но особо ликовали гвардейцы Аркадия Филомена. Такой доходящей до начал безумия радости, восторга, восхищения Алексей себе даже не представлял.
Втрое, впятеро прибывали, должно быть, их силы... Искала ли она смерти? Может быть...
Алексей даже не заметил, как преодолели мост. Вот был левый берег, а вот стал правый. Вот рубились с серыми конкордийцами, а вот – с желтыми степняками. Рубиться стало труднее, но при этом степняки казались как бы уступчивее. Будто им, в отличие от конкордийцев, было куда отступать.
Или на что-то надеяться.
Бой шел нестройно, буйно – и лишь усилиями опытных десятников и сотников не превращался в неуправляемую свалку. Алексей видел и слышал, как командиры осаживают своих увлекшихся преследованием бойцов.
Что ж – он тоже как-то ухитрялся осаживать свою подопечную...
Неистовы в бою были гвардейцы. Не месть их вела и не ненависть, а что-то более глубинное. Восстановление чести?.. Может быть.
Два десятка степняков на рослых конях вдруг выскочили наперерез – будто бы ниоткуда. Гроза предупреждающе вскрикнула, но Алексей и сам успел увидеть их. Вскинуты короткие седельные луки, их держат горизонтально, а тетива натягивается лишь до плеча, и все равно на близких дистанциях это очень опасное оружие... стражники поднимают и сдвигают щиты, все это происходит страшно медленно... и Алексей видит, что стражники не успеют. Его новый незнакомый жеребец, на которого он сел час назад, оставив раненую старушку Мару, вдруг перестает слушаться колен и шпор и встает на дыбы – и в этот миг девушка Гроза толкает Отраду, толкает с такой силой, что та падает, выставив руки... почти падает, потому что ноги в стременах, и по-настоящему ей все равно не упасть. А стрелы вылетают и вонзаются в шею лошади кесаревны и в плечо и грудь Грозе...
Мгновения сосредоточенной рубки. На мечах они нам не противники. Шестеро уцелевших уходят галопом. Пехота стреляет им вслед, и кто-то припадает к холке коня, кто-то медленно валится... Плевать.
Алексей спрыгнул на землю. Земля спружинила, будто была всего лишь травяным ковром поверх трясины.
Отрада стояла на коленях над умирающей подругой.
В Грозу попало четыре стрелы. По меньшей мере одна прошла через средостение. Лицо девушки было голубовато-серым, веки казались черными. Она судорожно изгибалась, будто пыталась откашляться. Низ лица был весь в крови, изо рта выдувались кровавые пузыри.
Она из последних сил, одолевая нечеловеческую боль, одолевая смертную тоску, пыталась что-то сказать, но сказать уже не могла.
Рука ее будто сама собой проделала сложный путь между торчащими из плоти древками, нашла нужное и сжалась...
Кровь изо рта хлынула волной. Гроза выгнулась и забилась судорожно. Глаза ее раскрылись в
