отбытие его к месту последнего упокоения. Набальзамированное тело злосчастного герцога положили в дубовый гроб, отделанный медью, обитый большими крепкими обручами и кольцами черного цвета. Этот гроб поставили на большую черную колесницу, запряженную четверкой вороных коней, а впереди шли еще восемь коней под черными попонами, везли гербы королевича и его корону. Придворные все шли в черном, жалевом [24] платье, несли свечи черного воска.
Царь с сыном, сопровождаемые боярами, дворянами и дьяками, провожали усопшего по Москве с великим плачем: пешком прошли две улицы, чем несказанно удивили и уязвили московитов. Мыслимо ли такое почтение к чужеземцу проявлять? Свой народ голодом царь морит, а ради латина не гнушается ножки в пыли запачкать?! А из Дании между тем поползли слухи, что в России герцог Иоганн не просто так взял себе да и помер, – непременно отравили его по приказу царя Бориса, который убоялся соперника, коего мог бы обрести в лице королевича.
Ксения об этом, по счастью, не слышала: плакала, не осушая слез, над своей горькой долей. Молила мать, подсылала ее к отцу: дескать, пустил бы дочь в монастырь, что проку стареть в унылом девичестве! – однако того участь дочери вдруг перестала волновать. Понял, что с помощью ее брака вряд ли сыщет достойных союзников. Теперь он всецело увлекся женитьбой меньшого сына Федора и начал искать ему невесту в окрестных землях. Одно посольство даже отправилось в Грузию! Однако Ксении в монастырском затворничестве все-таки было отказано.
А между тем из Польши ползли все новые и новые слухи о самозванце, и были они один страшнее другого.
Май 1591 года, Галич под Ярославлем
– Богдаша!
Шепот жены, вырвавший Богдана Григорьевича из сна, показался ему шипением сала на сковороде. И даже в ноздри, чудилось, ударил запах жареного! Рот наполнился слюной, Нелидов громко сглотнул и приоткрыл глаза в надежде, что увидит перед собою стол, ломящийся от яств. И снова явь ударила кулаком в морду. О, сколь тяжко ложиться на голодный желудок и не ведать, когда снова сможешь брюхо набить!..
– Богдаша! Да проснись! Беда!
Нелидов угрюмо кивнул в темноту. Небось не с радости будят его среди ночи! А накрытый стол можно увидеть только во сне, наяву же даже ломтя хлеба с солью не подадут. И не потому, что жене лень ткнуть в бок заспавшуюся стряпуху, а стряпухе лень оторвать от постели раскормленный зад, – нету у мелкопоместных, обнищавших дворян Нелидовых никакой стряпухи, ни толстой, ни худой, а самой барыне просто не из чего сготовить ужин. Может статься, если Нелидову поутру удастся стронуть с места полудохлую от голода и грязи клячонку и заставить ее дотрусить до имения богатого соседа, Михаила Романова, а тот расщедрится на подачку, то и сам Богдан Нелидов, и жена его Варвара, и детвора не проведут снова весь день с пустым животом.
Какого черта они с Варварой наплодили столько детей? Шутка ли – двенадцатеро по лавкам сидят, и все есть просят! Еще хорошо, что одного, Юшку, удалось в свое время сплавить ради прихоти богатых, но бездетных людей в чужие добрые руки. За него тогда заплатили хорошие, очень хорошие деньги, и на какое-то время Богдан Григорьевич даже поверил, что возможно возвращение былого могущества и славы рода Нелидовых.
Новый, только что отстроенный дом пожрал пожар, стадо попало в потраву, на табун напал лошадиный сап. Угодья по воле царицына брата, всесильного Бориса Годунова, крепко обкромсали в лучших пахотных местах, отрезали также весь лес и передали ближнему монастырю. Настоятелем этого монастыря был родич нынешнего патриарха Иова, ну а тот Иов, как известно, из рук Годунова ест и всякой пакости его потатчик…
Так что щедрый кус, полученный в обмен на Юшку, Нелидовым впрок не пошел.
– Богдан! Да вставай, кому говорят! – взвизгнула Варвара, и Нелидов оторвал наконец голову от плоской подушки, набитой соломенной трухой.
– Что стряслось? Опять пожар? – спросил, угрюмо подумав, что лучше бы сгореть в огне с чадами, домочадцами и жалкими остатками подворья, чем жить такой жизнью.
Нет, пожаром, к сожалению, не пахло. За окном было черно, темно в доме, лишь в руках у Варвары дрожала лучинка.
– Слава те, продрал наконец глаза! Гость к нам.
– Какой еще гость?!
Незваный гость, как известно, хуже татарина. Но в нелидовском унылом, захолустном житии это какое-никакое, а все ж развлечение. Может, путник весть благую привез о том, что Бориска Годунов подавился жирным куском да подох, а царь Федор Иванович встряхнулся, умишком поднапрягся, вспомнил былые заслуги, некогда оказанные русским государям Нелидовыми, решил былые долги вернуть неправедно обиженным…
Ага. Как же! Растопыривай мошну, сейчас в нее алтыны полетят!
– Гость? А где он?
– На крыльце стоит.
– Чего же в дом не зовешь?
– Так не идет! Просит тебя к нему выйти.
И то. Впустишь гостя – разговор детей разбудит, начнут орать, просить есть, а чем их накормишь?
Богдан Григорьевич сполз с лавки и, почесывая над исподниками тощенькое пузцо, потащился на крылечко.
Луна чуть светила, но этого вполне было достаточно, чтобы разглядеть необыкновенно толстого человека, скорчившегося на ступеньках.
«Вот стать! – завистливо подумал Богдан Григорьевич. – Небось жрет до брюшного треска что утром, что в полдень, что вечером!»
При звуке его шагов толстяк поднял голову, выпрямился, и Нелидов уразумел, что человек-то обычный, только на руках держит тяжелую ношу. Что-то вроде большого узла.
Незнакомец устроил узел на ступеньках, поднялся.
– Челом тебе, Богдан Григорьевич, – проговорил устало. – Как живешь-здравствуешь?
– Да разве это жизнь? – с привычной унылостью вопросил Нелидов. – Врагу не пожелаешь.
Он напряженно всматривался в лицо гостя, однако и луна светила бледновато, и голос того звучал тихо, хрипло. Нелидову этот человек был явно незнаком, а между тем разговаривал гость дерзко и без околичностей, как со своим.
– Дома только свои? – спросил он, вглядываясь в неосвещенные окна. – Чужих нету?
Вот тут-то в душе Нелидова первый раз ворохнулась тревога. Не беглый ли к нему притащился? Не противник ли властям? Не станет ли приюта просить? И что это за ноша у него? Не краденое ли добро? Не нагрянут ли по следу стражники? От них потом не откупишься, да и откупаться особо нечем.
– Прости, сударь, от скудости бытия своего умишком ослабел, – жалобно проговорил Нелидов. – Вроде как знаю тебя, а припомнить имя не могу. Не сочти за обиду, назовись, какого роду-племени.
Человек воровато глянул через плечо, потом посмотрел на дверь, ведущую в дом. Нелидов тоже обернулся к двери и на всякий случай – вдруг Варвара там подслушивает? – погрозил темноте кулаком. Но человек, видимо, решил, что береженого Бог бережет: решил не доверять свое имя ночи, а склонился к самому уху Нелидова и назвался глухим шепотом.
Богдан Григорьевич отпрянул и вытаращился на гостя во все глаза. Да, он не был знаком с этим человеком, однако имя было громкое. Вряд ли сыскался бы в России человек, который не слыхал бы его, хотя в последние годы былую славу этого рода всячески пытались умалить и потеснить.
Нелидов уже готов был пасть в ножки гостю, но природная недоверчивость взяла верх.
Почему он должен верить неизвестному на слово? Вот так придет невесть кто, назовется хоть царем Борисом, хоть самим Валтасаром, хоть тем именем, которым назвался незнакомец, а ты ему верь, разбивай лоб в поклонах! А голова на плечах всего одна, разобьешь ее – другую взять негде будет.
– Ну что ж, почет такому гостю, коли не врешь, – молвил осторожно. – Только, прости, не привык я на слово верить. Чем докажешь?
– Погляди сюда, – сказал незнакомец и склонился к узлу, который тихонько лежал на ступеньках. – Вот мое доказательство!
Узел не узел, но его ноша оказалась прикрыта плащом. Человек откинул краешек, Нелидов вгляделся…
– Что за притча! – пробормотал, не веря глазам. – Быть того не может!
– Может, может, – успокоил гость. – То и есть, что зришь пред собой. Ну как? Теперь веришь, что я тот и есть, кем назвался? Можно в дом теперь взойти? Устал я с дороги, до смерти устал! Помощь нужна…
Нелидов резко натянул край плаща на то, что лежало на ступеньках. Он не хотел это видеть! Не хотел!
Перекрестился:
– Ой, враг меня мутит! Наваждение бесовское! Сгинь, пропади, сила нечистая!
– Полно выкликать, Богдан Григорьевич, – с досадой сказал человек. – Что ты, ей-богу, словно баба беременная, кудахчешь? Лучше помоги!
– Нет-нет! – пробормотал Нелидов. – Не верю я тебе! Ничего не знаю, тебя не знаю, никого не знаю!
– И Богдана Яковлевича Бельского не знаешь? – со злой насмешкой спросил гость. – Кума своего? Неужто забыл, как он сына твоего крестил? Юшку?
– Бельского знаю, – часто закивал Нелидов. – Да, крестил он сына, так что ж? Эвон когда это было. Вот уж пять годков не видал я ни Бельского, ни Юшки. Да и к чему сии старые дела вспоминать? Иди-ка лучше туда, откуда пришел, добрый человек. Иди подобру-поздорову! А мне душу не мути. Я тебе в твоих делах не помощник. И так с корки на корку перебиваемся, да еще в баловства разные мешаться? Нет уж, поищи для сего кого богаче, кого могутнее, а мы – люди маленькие, невидные, на нас наступи крепкий человек – только мокрое место останется…
Он молотил и молотил языком, сам не соображая, что говорит, и не удивлялся, что глаза у гостя только что на лоб не лезут.
– Да ты в уме, Богдан Григорьевич? – спросил он наконец. – Чего несешь? Белены объелся? Я ж тебе русским языком объяснил, кто я есть такой. Значит, это…
Он указал на свою ношу, но Нелидов перебил:
– Ничего это не значит! Твои слова – только слова, этак любой и каждый прийти может и каким хочешь именем назваться. Привет от Бельского – мало ли что привет. Вот ежели бы сам Богдан Яковлевич, куманек, тут стоял, тогда другое дело было бы. А твоим словам у меня веры нет.
– Так вот же доказательство, что правду говорю! – шепотом, не забывая об осторожности, вскричал гость.
– Эва, душа-человек! – отмахнулся Нелидов. – Таких доказательств я тебе хоть сейчас один на десять представлю да еще у соседей три десятка наберу. Сказано в Писании: не верь глазам своим. Вот я и не верю. Так что не взыщи… Иди, откуда пришел.
– Туда мне с этим дороги нет, – вяло проговорил человек, снова указывая на свою ношу. – Не боишься грех на душу брать? Хоть жену позови, у нее, может, глаз приметливее.
– Вот еще, жену мешать! Не бабье здесь дело, – отрекся Нелидов. – Уходи, добром прошу! Не то…
