Димитрий недоверчиво вскинул голову.
– Ты не бредишь ли? – спросил холодно. – Как мог Шеферединов…
Он осекся. Как мог Шеферединов – тот самый, который убивал Марью и Федора Годуновых ради него, Димитрия, – теперь прийти убивать его же самого?!
– Я тебе давно говорю, что зреет беда вокруг, что мутит кто-то людей. Не знаю имен заговорщиков, однако они явно перекупили Шеферединова. Теперь он сбежал, но это не значит, что он не может тебя подстеречь где-то в укромном углу.
– Чего ты от меня хочешь-то? – вскричал Димитрий, сам толком не понимая, на кого больше злится: на себя или на Басманова.
– Охрану усилить. Стрельцов разоружить и их полки перестроить, перетасовать. Пойми: в случае беды на них нельзя рассчитывать!
– Ну вот… – растерянно развел руками Димитрий. – Ты же сам над восемью тысячами стрельцов начальствуешь, а послушать тебя, так никому верить нельзя. Все предатели! С кем же я останусь?
– Со мной, – вскинул голову Басманов. – Я буду тебе верен до смерти, никогда тебя не покину, однако Христом Богом прошу насчет стрельцов – остерегись!
– Уговорил, – кивнул Димитрий. – Только я с ними хочу раньше поговорить. Они чего добивались – видеть меня? Ну не среди же ночи. Скажи – почивает-де государь. А завтра пускай пожалуют на двор, который отведен для диких забав. Вот там я с ними охотно повстречаюсь.
Конечно, он и глаз не сомкнул: лежал, смотрел в потолок, думал, как встретится со стрельцами, что им скажет, что сделает. Думал о Марине, о Ксении… Тому уж больше месяца, как ее здесь нет, а Марина все еще не выехала из Польши в Россию. Недавно Сигизмунд прислал письмо «брату нашему, московскому кесарю Димитрию» – прослышав, что нареченная невеста все еще не отправилась к будущему супругу, спрашивал, не желает ли «брат наш государь» жениться на его, короля, родной сестре и впрямь сделаться ему братом. Димитрий переправил письмо в секретном пакете с нарочным в Польшу – в собственные руки Мнишку отдать. Может быть, теперь пан сендомирский воевода почешется, побеспокоится? А королю в утешение и в придачу к отказу были отправлены самые щедрые, богатейшие дары: сорок сороков соболей, лисиц, бриллиантовый перстень, лук, колчан и стрелы, оправленные золотом, три коня: один ногайский с седлом, другой под персидской попоною, третий под бархатной…
Вот так и прошла ночь в бессонных размышлениях, однако утром Димитрий вскочил бодрым. Велел приготовить медвежью забаву. Он частенько устраивал ее для послов, у которых ноги подкашивались от одного только медвежьего рычания (ничего, пусть понимают, что такое
Свои, как же! Держи карман шире.
Так или иначе, а выйдя с Басмановым, Мстиславским и своими дядьями Нагими на дворцовое крыльцо, Димитрий безошибочно почувствовал запах страха, исходящий от стрельцов. Ну да, как согнали их сюда да заперли, небось решили, что царь не говорить с ними придет, а лютыми медведями да натасканными собаками травить.
По-хорошему, с ними так и следовало поступить!
Не обращая внимания на шепот и трепет, которые неслись по рядам подобно ветру, Димитрий сделал знак загонщикам.
– Государь… – страшным голосом прошипел Басманов, и Димитрий понял, что только остатки почтения удерживают Петра Федоровича от того, чтобы погрозить царю кулаком.
С трудом скрывая смех, Димитрий успокоительно махнул товарищу, крикнул:
– Рогатину мне! – и приказал отворить загородку.
В отличие от двух сотен стрельцов этот одинокий, запертый, настороженный, полуголодный, отчаявшийся зверь не испытывал никакого страха. Только ненависть, ненависть к человеку, который сейчас шел к нему с рогатиной и в котором воплощалась для него вся злоба мира.
Медведь поднялся с четверенек на задние лапы и медленно двинулся на человека. Вот сейчас тот отведет назад руку с оружием и раскроется для стремительного толчка сильной звериной лапы. Человек рухнет на спину, и в то же время медведь ринется на него, свернет ему голову набок и в мгновенье ока раздерет ему грудь до самого сердца…
Но Димитрий ударил его рогатиной без замаха, одной только силой рук. Отточенные до остроты копий концы дерева вошли в горло и грудь зверя. Он забился, заклокотал кровью в горле – тут набежали загонщики, перехватили у царя рогатину, удерживая накрепко, а медведь все бился, глубже насаживая себя на рогульки…
Димитрий вышел из загородки, поднялся на крыльцо, оглянулся.
Стрельцы лежали на земле вповалку, вернее, стояли на коленях, отвешивая земной поклон. У всех были непокрытые головы: чубы мелись по земле, а зады торчали к небесам.
– Умны, ничего не скажешь! – растерянно сказал Димитрий, и вдруг ему стало до того смешно, что он сел на ступеньки и начал тихо хохотать. Но посмотрел опять на этих коленопреклоненных, вспомнил про Андрюшку Шеферединова, предателя, – и вновь зашевелилась в груди досада, словно лютая змеища.
– Доколе вы будете смуты заводить и причинять беды своей земле? – спросил, не скрывая злобы. – Она и так исстрадалась; что же, вы хотите довести страну до конечного разорения, пытаясь свергнуть государя, при котором она наконец-то успокоилась? Вспомните Годунова и его наемников, как они истребили знатные роды в земле нашей и овладели неправедно царским престолом. Какую кару земля понесла! Меня одного сохранил Бог и избавил от смертоносных козней, а вы ищете меня погубить, всякими способами стараетесь произвести измену. В чем вы можете обвинить меня, спрашиваю я вас? Вы продолжаете уже второй год твердить, что я не истинный Димитрий; но обличите меня – и тогда вольны будете лишить меня жизни. Моя мать, ее братья, Богдан Бельский свидетели, как все со мной происходило Божьим промыслом и человеческим исполнением. Как могло статься, чтобы кто-нибудь, не будучи истинным царем, овладел таким могущественным государством без воли народа? Бог не допустил бы этого. Я жизнь свою ставил в опасность не ради своего возвышения, а затем, чтобы избавить от бед народ, впавший в крайнюю нищету и неволю под управою и гнетом гнусных изменников. Меня к стезе моей призвал Божий перст! Могучая рука Провидения помогла мне овладеть тем, что мне принадлежит по праву. И вот я вас спрашиваю: зачем вы зло умышляете на меня? Говорите прямо, говорите свободно предо мною: за что вы меня извести хотите?
Какое-то время царила тишина. Пахло свежей медвежьей кровью, пахло страхом и ненавистью. Потом воздетые к небу зады зашевелились, люди начали подниматься. Введенные во двор Басмановым и верные ему стрельцы ощетинились алебардами, но Димитрий махнул рукой – и оружие было опущено.
– Навел ты на нас иноземцев! – вдруг выкрикнул какой-то молодой стрелец, но тотчас ошалел от собственной храбрости и примолк.
Однако начало было положено. Дерзость ведь заразительна – так же, как и трусость.
– Навел-таки! – поддержал его и другой стрелец – постарше, поосновательнее первого крикуна. И он не кричал, а словно бы мягко укорял царя.
– Наше государство долго было для Европы заповедною и дикою землею. Говорят про нас, что даже птицам трудно было сюда летать, – проговорил Димитрий. – Мол, по улицам у нас медведи ходят и на людей кидаются. А много вы медведей видели в жизни своей? Небось только вон того. – Он небрежно кивнул на еще дымящуюся кровью тушу зверя и продолжил: – Вспомните, ведь если какой торговец приезжал сюда, то не иначе как принятый на царское имя, и ехал он за приставами. А теперь даже мелким шинкарям въезд открыт. Чем это неладно? От торговли страна богатеет и людям веселее живется. Я не хочу никого стеснять, мои владения для всех во всем должны быть свободны!
– А ляхи, коих ты сюда без счета нагнал? – вмешался третий стрелец. – Знаешь, какие слухи ходят о том, что ты им посулил отдать? Всю страну разграбишь…
– Знаешь загадку: ног нет, а ходят, кулаков нет, а наповал бьют? – спросил Димитрий.
– Не, не знаю, – растерялся стрелец. – А что это?
– Слухи! – усмехнулся Димитрий. – Те самые, которым ты веришь. Тошно на вас смотреть: мужики, а, словно старые бабы, занимаетесь лжами, баснями и сказками. Ну назови хоть одну волость, хоть одно княжество, которое я ляхам отдал! Молчишь, потому тут и сказать нечего. Ни пяди русской земли я никому не отдал и отдавать не собираюсь. И вот что еще… Сам посуди: пришел я в Польшу нищ и наг, а ушел оттуда с огромным войском. На чьи деньги это все было устроено? На ляшские, верно? То есть пока что я с Польши потянул немало, а не она с меня. Ну а что сулил им много… Так ведь на то поговорка есть: пока тонут, топор сулят, а как вытащат, топорища жаль.
Стрельцы засмеялись. Это было им понятно: пообещать, но не выполнить, особенно если речь идет о ненавистных ляхах. Да этот царь не так прост, как кажется! Такой царь им по нраву.
Димитрий же в это мгновение порадовался собственной предусмотрительности, что не взял на нынешнюю встречу со стрельцами никого из своих польских друзей. Вообще из иноземцев был только Маржерет со своими алебардщиками, а на них можно положиться: будут немы как могила. Прежде всего потому, что понимают только пяток-другой русских слов, не больше: «Стреляй! Коли! Смирно! Отставить!» – ну и всякое такое.
– Говорят, польской девке несметные богатства шлешь! Еретичке, богоотступнице! – донесся новый выкрик, и тут собравшиеся могли заметить, что глаза царя впервые блеснули гневом.
– Отчего ж это она богоотступница? Она от своего латинского Бога не отступила, сохранила веру в него. Вот когда приедет и примет нашу веру… А между тем я убежден, что латинская вера такая же, как наша. Латины ведь тоже во Христа веруют.
Еще кто-то открыл рот, желая прервать царя, но Димитрий не собирался углубляться в церковные догматы.
– А что до подарков… – сказал задумчиво, переводя разговор подальше от опасных поворотов. – Она ведь невеста моя. Вот вы небось на ярмарке своей невесте купите и бусы, и колечко, и серьги, и яблочко наливное, и пряник-медовик. Ну и я своей невесте шлю подарки. Только, братцы, уж не взыщите – кесарю кесарево… – И он развел руками с таким потешным выражением, что стрельцы засмеялись. Ну нельзя же, в самом деле, взыскивать с государя за то, что он не покупает своей невесте дешевые бусы на ярмарке!
– А вот еще что сказать хочу… – заторопился тот стрелец, который говорил основательнее всех. – Сказывают знающие люди, ты нас хочешь в чужие земли вести воевать. Это отчего ж? Мы на это не согласны – Бог весть где головы складывать!
– А на что ж вы, господа служилые люди, согласны? – сладким голосом вопросил Димитрий. – На печи лежать да чтоб баба под боком? Сладко есть, хмельно пить? И против царя своего бунты бунтовать? На сие вы согласны? А ведь это участь крестьянушек, а не служилых. Вспомните, как в народе сказано: кто с дерева убился? – бортник; кто в реке утонул? – рыболов; кто в поле лежит? – служилый человек… Судьбина ваша такова – в поле лечь во славу отечества. В
Стрельцы одобрительно зашумели. Они осмелели, разошлись, из толпы слышались еще какие-то вопросы, но Димитрий непрестанно ловил на себе тревожные взгляды Басманова и Маржерета и понимал, что игру со стрельцами пора заканчивать. Он приободрил их, внушил доверие к себе – но довольно.
