Ногу? Как бы не так! Он был бледен, как мел, как сама бледность.
Марина сцепила руки. Одно краткое мгновение она прижималась к Десмонду, ощущала тепло его тела, слышала биение его сердца – и вот уже снова ветер одиночества охватил ее со всех сторон. Он даже не смотрит!
– А с вами-то что, мисс Марион? Вы тоже ранены? – вскрикнула Джессика тоненько.
Первое мгновение Марина чувствовала только восторг от того, что глаза Десмонда вновь обратились к ней. Потом вникла в смысл слов Джессики и удивилась:
– А что со мной такое?
– У вас руки в крови! И платье, посмотрите!
Марина приподняла подол. Россыпь рыжих пятен… таких же, как палец.
– Это не кровь, а…
Она осеклась. И как закончить фразу?
– Я просто порезала палец, – нелепо соврала Марина. Так нелепо, что Джессика опустила, а Десмонд отвел глаза.
– Ну, я, пожалуй, пойду, – пробормотал он.
– Я провожу тебя, – встрепенулась Джессика. – И позову слуг.
Они двинулись к замку вдвоем. А Марина стояла и не могла понять, почему предпочла согласиться, что запачкана кровью, вместо того чтобы сказать: краска, мол. Мало ли где могла она вляпаться!
Павильон в саду
Марине случалось читать греческие трагедии, и в последнее время они часто приходили ей в голову. Особенно при появлении Глэдис. С невольной улыбкой она думала о том, что быстроногой служанке выпала роль всеведущего хора. Редко какой день не начинался с болтовни Глэдис, от которой Марина узнавала о всех событиях в замке и даже об их подоплеке. Глэдис не больно-то опасалась «русской кузины»: ведь та хоть и была из богатой семьи, но все-таки птичка из чужого гнезда. А потому не церемонилась и слов не подбирала.
Вот и в тот кошмарный день она шумно ворвалась в комнату Марины и принялась разводить огонь в камине, грохоча даже громче, чем обычно. Марина уже к тому времени проснулась и лежала, поглядывая на светло-пыльные полосы солнечных лучей, протянувшиеся сквозь щели в шторах, и размышляя о событиях вчерашней ночи и дня. Прежде всего о том, где бы раздобыть ключи от входа в башню или как туда попасть иначе. Потом ее мысли обратились к Флоре, которая в своем увитом розами домике ревностно оберегает от постороннего глаза мальчика, закутанного в девчачьи одежки.
Думала и про капитана Вильямса. С какой радости тот вдруг заявился? Кстати, в замок он не вернулся. Вот кабы Десмонд не свалился с коня, то непременно встретился бы с Вильямсом…
Десмонд! О чем бы она ни думала, мысли все время кружились вокруг него. Марина даже мысленно не произносила слова «любовь». Разве можно влюбиться в человека, которого считаешь врагом. Может, оттого потянулось к Десмонду одинокое ее сердце, что он единственный был близок ей здесь, на чужбине. Или впрямь существуют вековечные чары в тех узах, которые налагаются на мужчину и женщину именем божиим, даже если их союз – случайность? Но был ли случайным их с Десмондом союз? Ведь какая-то сила поставила его на пороге заметенной снегом баньки именно в ту роковую, предрождественскую минуту, когда Марина произносила древние, заветные слова, вызывая из тьмы и света, мрака и сияния любовь – единственную на всю жизнь… Но любовь к Десмонду – гибель, потому что напрасная, безответная. Он любился с Агнесс, а вчера так поглядывал на скромное «вдовье» декольте Джессики…
И снова приступ ревности ударил Марину в самое сердце. Слезы неудержимо подступили к глазам. Вскочив с постели, она принялась тереть глаза кулаками, загоняя слезы внутрь и делая вид, будто проснулась от шума, поднятого горничной.
– Что ты топочешь, как молодая кобылка в стойле? – проговорила она, откусывая от горячей маслянистой лепешки, какие здесь частенько подавались к завтраку.
– Топочу, мисс? Ой, прошу прощения у вашей милости. Просто-напросто я еще не привыкла к этим туфелькам… я ведь надела их в первый раз.
– Так у тебя новые туфли? – оживилась Марина, как всегда оживляются женщины, когда речь заходит об обновке – своей или чужой. – А ну, покажи!
Глэдис вмиг вздернула юбки, выставив тоненькие ножки, обтянутые полосатыми, домашней вязки чулками и обутые в нарядные кожаные, с пряжками туфельки на французском каблучке.
– Конечно, они не новые, – пояснила Глэдис. – Но мне бы отродясь таких не нашивать, кабы не леди Джессика. Она частенько дарит служанкам туфли, потому что быстро их снашивает.
– Отчего же так? Ходит много? – спросила Марина от нечего делать, для поддержания разговора.
– Не больше других, – пожала плечами Глэдис, выставляя ножку и показывая сношенный каблучок. – Однако все ее левые туфельки вот так стоптаны: леди Джессика, известное дело, хромоножка.
– Да ну! – изумленно всплеснула руками Марина. Вот уж не подумала бы…
– Между нами говоря, мисс, – заметила Глэдис, – вы вообще ничего и никого не видите, кроме…
Она осеклась и схватила с кровати поднос, но Марина успела вцепиться в него и удержать.
– Кроме кого? Говори! – молвила тихо и, как ей показалось, спокойно.
Глэдис учуяла в ее спокойствии недоброе. В ее голубеньких английских глазках заплескался страх, и она выдохнула обреченно:
– Кроме милорда, сэра Десмонда. Простите, что я осмелилась, мисс… Однако вы так добры всегда, что мне хотелось вам как-нибудь помочь.
– Что, так сильно заметно, да? – спросила Марина, с трудом поднимая глаза.
– Заметно, мисс, – кивнула Глэдис. – Вы, как подсолнух, туда-сюда поворачиваетесь, только чтобы взглянуть на милорда. Вроде бы вы даже это от самой себя таите, а другим заметно. У нас давно девушки говорят: не диво, мол, что Агнесс волосы на себе от злости рвала, коли милорд в замок другую привез!
– Агнесс? – удивленно переспросила Марина. – Однако она… царство ей небесное… вроде бы не была милордом обижена?
– Вот видите, мисс, какая вы! – воскликнула Глэдис. – Вы даже и не знаете, что, воротясь из путешествия, милорд к себе Агнесс ни разу не допустил. Слухи ходят, что она чуть ли не голая без зова являлась к нему в комнату, а он ее выставлял прочь. Оттого и прицепилась к Хьюго. Вот господь ее и наказал за распутство.
– Выставлял прочь? – с трудом выговорила Марина. – Ты, верно, шутишь…
Десмонд хранил ей верность… О господи, спасибо тебе! Путы глупых недоразумений едва не разлучили их навеки. Но теперь все выяснилось! Ах, бедная Агнесс… как она, должно быть, ненавидела «русскую кузину»… Взаимная ненависть погубила одну из них и едва не обездолила другую. Десмонд не изменял ей! Конец несчастьям, недоразумениям, тоске!
Она была так счастлива, что даже опасные тайны, клубившиеся вокруг Маккол-кастл, казались ей не стоящими внимания пустяками. Она сейчас же пойдет к Десмонду и скажет: «Довольно нам мучить друг друга! Зачем еще чего-то ждать? Я больше не могу таиться. Я люблю тебя. Я твоя и готова всему миру сказать об этом – хоть сейчас».
– Ох, Глэдис, спасибо тебе за то, что ты сказала!
– Не за что благодарить меня, мисс, – решительно покачала головой Глэдис. – Не за что! Ах, если бы вы знали… если бы только знали!
Она махнула рукой и пошла к двери, но Марина вскочила и преградила ей путь.
– Нет уж, погоди! Договаривай! – грозно сверкнула глазами.
– Зря вы допытываетесь, мисс, – шепнула Глэдис, глядя на Марину с жалостью. – Лучше вам и не знать ни о чем.
– O чем, ну?! – воскликнула Марина, опять исполнившись яростью и чувствуя, что, ежели Глэдис сызнова примется солому жевать, она пришибет ее на месте.
– Ну ладно, ежели так угодно вашей милости… – устало сказала горничная. – Беда в том, что вы опоздали, мисс. Милорд Десмонд, может, и имел на вас виды, да его уже другая к рукам прибрала. К тому и шло!
– Другая? – слабо шевельнула губами Марина. – Ты с ума, что ли, сошла?
– Не у меня, а у вас, мисс, верно, в уме помутилось, коли вы ничего не видите! – вышла из себя Глэдис, от возмущения забыв о приличиях. – Я вам еще когда говорила: леди Джессика не по себе дерево хочет срубить и на молодого лорда заглядывается. Вы меня на смех подняли, а теперь… – Она замялась было, как бы не решаясь продолжать, но, не выдержав взгляда Марины, сунула руку в карман и вытащила листок бумаги, сложенный вчетверо. – Поглядите-ка!
– Что это? – спросила Марина, глядя на листок с таким ужасом, словно он шипел и готов был ее укусить.
– Письмо леди Джессики к милорду, – буркнула Глэдис. – И если я не спятила, не простое письмо, а любовное!
Марина, забыв обо всем, вырвала из рук Глэдис листок. Она должна знать все!
«Десмонд, после того, что случилось вчера, я больше не в силах таиться. Был миг, когда мне показалось, что злая участь Алистера настигла и тебя… и я поняла, что не переживу новой потери. Мне необходимо поговорить с тобой. Это жизненно важно! Ты и не подозреваешь того, что я хочу тебе открыть. Сегодняшний вечер перевернет всю твою жизнь и, быть может, наконец освободит от роковой слепоты, которая ведет тебя к гибели. Впрочем, писать очень долго. Я все скажу сама. Умоляю не искать со мной встречи днем, не мучить понапрасну, не выспрашивать, однако ровно в 10 часов вечера я буду ждать тебя в павильоне, в саду. Приходи. Джессика».
Что ж, листок был вполне невинен. Но к нему прилагался другой, поменьше, и когда Марина прочла его, она не поверила глазам. Похоже, многолетняя сдержанность изменила Джессике. Чувства хлынули потоком и подчинили ее себе. Строчки плясали, буквы разъезжались – она явно не владела собой, когда писала:
«О Десмонд, мой Десмонд! Довольно нам мучить друг друга. Я всегда понимала тебя лучше, чем даже ты сам, поняла и теперь. И ты все понял. Да, я больше не могу таиться. Я люблю тебя и готова всему миру о том сказать. Если ты захочешь, мы подождем приличного срока, чтобы объявить о своей любви, но ты должен знать, что я готова принадлежать тебе во всякий час, когда ты пожелаешь меня. Пусть это свершится сегодня. Я хочу сегодня стать твоей…»
Марина уронила листки. Она почти не дышала от боли. И почему-то самым мучительным было то, что Джессика почти слово в слово повторила то, что Марина готова была сказать Десмонду!
Но ведь он женат! Марина ему жена! И она ведь совсем забыла, что главным условием их договора была свобода ее выбора. Ее! Только от нее зависит, какая участь постигнет Десмонда 31 июля: венчание или смерть. Ну так ни то, ни другое! То есть не 31 июля! Лорд Десмонд Маккол обвенчается со своей
