— Ну, бросили меня в придорожный колодец каменный; пока караваны шли, меня еще потчевали — кто подаянным куском, а кто и калом рогатовым. А как прихолодилось, кормиться стало нечем. Тогда я принялось ступени в каменной стенке выгрызать, да только зуб поломало. Он и сейчас там лежит, как ночь опускается — чую, ноет он от холода… Ты не думай, что у меня только тело мое бессмертно, — каждая частичка моя, хоть зуб, хоть волос, нетленны, и ежели я хоть ресницу на дороге уроню — потом век свой буду глазом дергать, когда на нее наступят. Вот так.
«А ведь со своими он не придуривает, мол „сибилло уронило…“ По-человечески говорит, без этого третьего лица. Значит, это он только перед нами выпендривался, — отметила девушка. — Насчет бессмертия он, конечно, заливает, как всегда, но даже мудрый Рахихорд, похоже, клюнул. Хотя — а вдруг правда?..»
А «бессмертный» продолжал:
— Только ты мою тайну храни, Рахихордушка, тебе еще долго жить да править, сам меня не обидь и никому воли не давай. Потому как нет на всех дорогах под солнцем существа жальче, чем сибилло, — денно и нощно боится оно раздвоения и усечения. Ибо каждая часть его будет болью томиться, пока кто-нибудь воедино все косточки не соберет.
— А кому это надобно — кости сибилловы подбирать? Их гуки-куки обгложут, и поминай как звали! — недоверчиво предположил Рахихорд.
— Что от губ моих уцелеет, то и гуков заклянет, чтоб кости собрали, логично заключил шаман.
Таира подумала, что пора ей уже и появляться, но старый рыцарь, стосковавшийся по общению, не унимался:
— Так тебя что, и из колодца гуки-куки вызволили?
— Ну а кто же? Как весна пришла, унюхал я стаю, выбрал четверых поздоровее и принялся им хвосты растить. Когда хвосты вытянулись непомерно, приманил я гуков к колодцу, задами посадил и хвосты сплел. А вот вылезти еле сил достало, феи подсобили. Потому как за всю зиму-ночь треклятую крошки во рту не было, от холода лютого сон-угомон не шел, от голода лед грыз… Что там говорят: кожа да кости. Кости стужей истончились, кожи не стало — одна прозрачная пленочка… Ой, люто мне было так, что заточения я страшусь, аки казни.
— То-то на колдовство ты стал скуп — для себя силы припасаешь? поинтересовался Рахихорд.
— Да много ли я умею! Когда я родился, заклинаний было ведомо — на руках пальцев хватит, чтобы перечесть. А когда колдовство да ведовство в силу пошло, у меня уже память отшибло. Так что нонешние сибиллы передо мной, почитай, что князи перед смердами. Это я тебе тоже по секрету великому говорю. Вот так. Да где ж пичуга наша с водичкой? Не иначе, орехи в траве подбирает…
— А вот и я! — поспешила явиться девушка, чтобы не дать старикам предположить наиболее вероятное. — Разбавлять будете один к трем, как древние греки?
— Сибилло разберется. — Шаман тут же вернулся к своим излюбленным оборотам. — Оно на своем веку чего не пивало…
— Может, вам ягод каких-нибудь поискать, мяса-то вчерашнего не осталось.
— Не знаю, как на твоей дороге, а на нашей после первой не закусывают, наставительно заметил шаман.
— Не порти ребенка, — оборвал его старый рыцарь. — Наливай лучше. А на закуску птичку в поднебесье заговори.
Но не успел незадачливый заклинатель и рта раскрыть, как на земле возле него появилась громадная корзина, наполненная дымящимися пирогами. Еще миг и сетка величиной с добрый гамак, набитая полосатыми и крапчатыми плодами. Хлюпнул содержимым запечатанный бурдюк. Кильватерным строем пошли оловянные блюда с жареным мясом.
— А уж прибеднялся-то! — укоризненно протянул Рахихорд, ткнув шамана в бок острым старческим локтем.
Таира хихикнула — она-то понимала, что это кто-то из дружинников обчищал дворцовую кухню. Сибилло выхватил из корзины пирог, разломил его и половину протянул Рахихорду, но сам, прежде чем есть, плюнул на палец и стал подбирать им крошки, просыпавшиеся на колени. У девушки засосало где-то под сердцем — надумать да наврать можно с три короба, но вот это инстинктивное движение перед полными корзинами еды — оно в подсознании, так может поступать только тот, кто действительно умирал от голода. Несчастный Кощей…
— Дедуля, давай я тебе брови да усы подберу, есть ведь мешают, — сказала она, движимая острой жалостью.
— А и прибери сибиллу неухоженного, — с готовностью согласился шаман, доставая из очередного мешочка фантастически грязный гребешок. — Только ежели волосок какой упадет — сюда схорони, в кисет.
— Не волнуйся, дедушка. А долго моя молвь-стрела будет до князя добираться?
— Твоя — до ближней подставы, потом другая полетит, третья… Невозможный Огонь им не указ, так что за два междымья управятся, а то так и скорее. Не опасуйся.
Девушка догадалась, что «междымье» — это время от одного сигнального огня до другого. Потом властителю на сборы, да обратная дорога… Получалось многовато.
— А нельзя как-нибудь наколдовать, чтобы побыстрее? — спросила она, отрывая от носового платка узкие ленточки.
— Отчего же нельзя? — с готовностью отозвался сибилло. — Только недешево это обойдется…
Вся жалость к нему тут же улетучилась.
— Ну, знаешь, я ведь твою бороденку тоже даром чесать не обязана! — И гребешок полетел в траву.
— Ой, подыми, подыми, там уж и так два зуба выломано, а новый-то на перл лазоревый потянет!
— Это у тебя два зуба выломаны. Будешь заклинать?
— Ох, принуждают сибилло, приневоливают… Подбери гребень, девка нечестивая, да в ручье помой!
— Если я его в ручье помою, то вся живность, что эту воду пьет, передохнет. А жаль.
Тем временем старый рыцарь буквально помирал со смеху, слушая эту перебранку. Кончилось тем, что он зашелся кашлем, едва не подавившись тонко слоившимся печевом.
— Позволь, многостоялый караванник, я тебя по спинке похлопаю, — учтиво обратилась к нему Таира, чтобы подчеркнуть разницу в отношении к ним.
— А чадо учено! — изумился Рахихорд. — Ежели бы ты, юница, не была так ребячлива в словах и деяниях, посватал бы тебя за своего младшего.
— Как же! — желчно отозвался шаман. — Пойдет Царевна Будур за твоего голодранца!
— Царевна Будур, так и быть, прежде всего приведет тебя в божеский вид, примирительно проговорила девушка, — а уж потом самостоятельно распорядится своей судьбой.
Но до последнего дело не дошло — прямо в подол белого ковра, преобразованного в плащ посредством дырки для головы, шлепнулся румяный окорок, и тут же в трех шагах от всей этой горы яств появилась мона Сэниа с Лронгом за руку.
— Ну будет тебе, будет, — говорил растроганный Рахихорд в полной уверенности, что все эти разносолы — плоды сибилловых заклинаний. — Мне теперь и малого куска довольно, отвык…
При виде появившихся прямо из воздуха воинов он поперхнулся и замолк.
— Твой талисман, — сказал Травяной Рыцарь, протягивая шаману сухого крабика, залитого прозрачной смолой.
— Видать, пригодился?
— Еще как! Целую корзину двойных лепешек напекли, сам видишь. А пока хлопотали, я выспрашивал, а принцесса, невидимым заговором обереженная, слушала.
Мона Сэниа присела возле полной корзины, машинально отломила кусочек пирога. Остальные дружинники сочли это за приглашение к столу и тоже расположились вокруг старцев. Творенья тихрианских кулинаров были оценены по достоинству, и только принцесса крошила свой кусок истончившимися нервными пальцами.
