– Я читал об этом.
– Немцы поймали радиста, А наши не знали. Продолжали забрасывать агентов. Потом говорили, что все равно ничего нельзя было сделать. – Его речь стала торопливой. – Я тогда был совсем мальчишка; по-быстрому, мне сказали, туда и обратно. У нас не хватало радистов. Не важно, мне сказали, что я не говорю по-голландски, меня встретят, как других парашютистов, когда я буду на земле. Мое дело – работа с рацией. Потом меня ждут в доме, где я буду в безопасности. – Он погрузился в воспоминания. – Летим мы, значит, и на земле ничего не видать – ни вспышки выстрела, ни луча прожектора, и я прыгаю с парашютом. Приземляюсь – а они тут как тут: двое мужчин и женщина. Сказали пароль, я отвечаю и иду с ними к дороге, где спрятаны велосипеды. Времени, чтобы схоронить парашют, нет, да мы и не думаем об этом. Находим дом, мне дают там поесть. После ужина поднимаемся наверх, где стоит рация. А расписания передач не было, Лондон в то время принимал круглосуточно. Дают мне текст: я отстукиваю позывной: «Вызываю TYR, вызываю TYR» – и передо мной текст, двадцать одна группа, по четыре буквы.
Он остановился.
– Ну?
– Они следили за текстом, понимаете; им нужно было узнать, где я давал условный сигнал. Он шел на девятой букве, вместо нее я повторял восьмую. Они дождались, когда я кончил передавать, и кинулись на меня, один принялся бить, в доме вдруг стало полно людей.
– Кто же это был, Фред? Кто?
– Сейчас невозможно сказать. Разве узнаешь? Это совсем не просто.
– Но Боже мой, чья была вина? Кто это сделал? Фред!
– Кто угодно. Невозможно сказать. Со временем вы поймете.
Его словно это перестало интересовать.
– Сейчас вы идете один. Никому о вас не говорили. Никто вас не ждет.
– Да. Это верно. – Он стиснул ладони; сгорбленная, маленькая, озябшая фигура. – На войне было легче, потому что даже в самом тяжелом положении мы думали, что в один прекрасный день мы победим. И если немцы нac брали, мы думали: «Придут свои и освободят, сбросят десантников или прорвутся в немецкий тыл». Мы знали, что этого не будет, понимаете, но можно было хотя бы думать об этом. Хотелось просто побыть одному и помечтать. Но новую войну никто не выиграет, верно?
– Сейчас совсем не то, что было. Все гораздо серьезнее.
– Что вы будете делать, если меня схватят?
– Вызволим, Фред, не беспокойтесь.
– Да, но как?
– У нас большая контора, Фред. Мы можем многое, что вы даже не предполагаете. Ниточки тянутся в разные места. Всего вам не узнать.
– А вы знаете?
– Не все, Фред. Все знает только Директор. Даже не капитан.
– Какой он, Директор?
– У него большой опыт. Завтра его увидите. Необыкновенный человек.
– Капитан уважает его?
– Конечно.
– Он никогда не говорит о нем, – сказал Лейзер.
– Никто из нас не говорит о нем.
– У меня есть девушка. Работает в банке. Я сказал ей, что уезжаю. Если что-нибудь сорвется, понимаете, я не хочу, чтобы она узнала. Она еще ребенок.
– Как ее зовут?
На секунду в глазах Лейзера блеснуло недоверие:
– В общем, ладно. Но если она появится, пусть с ней все будет в порядке.
– Что вы хотите сказать, Фред?
– Да ладно.
Лейзер замолчал. Когда наступило утро, Эйвери вернулся в свою комнату.
– В чем там дело? – спросил Холдейн.
– У него было неприятное приключение на войне, в Голландии. Его предали.
– Но Лейзер дает нам второй шанс. Как трогательно с его стороны. Агенты всегда так говорят. – Он помолчал. – Сегодня утром приезжает Леклерк.
* * *
Он приехал на такси в одиннадцать. Леклерк начал вылезать из машины еще на ходу. На нем было шерстяное пальто, тяжелые коричневые ботинки для сельской местности и мягкая кепка. Выглядел он очень хорошо.
– Где Мотыль?
– С Джонсоном, – сказал Холдейн.
– Для меня койка найдется?
– Освободится одна койка, когда отбудет Мотыль.
В одиннадцать тридцать Леклерк провел инструктаж; позже, днем, они должны были осматривать погранзону.
Инструктаж проводился в гостиной. Лейзер пришел последним. Он стоял в дверном проеме и смотрел на Леклерка, а тот улыбался с победным видом, словно ему нравилось все, что он видел. Они были примерно одного роста.
Эйвери сказал:
– Директор, это Мотыль.
Не отводя взгляда от Лейзера, Леклерк ответил:
– Думаю, что мне можно называть его Фред. Привет.
Он сделал пару шагов, и они церемонно пожали друг другу руки, как два ведущих телешоу.
– Привет, – сказал Лейзер.
– Надеюсь, вас не слишком замучили?
– Все в порядке, сэр.
– Все восхищены. Вы проделали огромную работу, – сказал Леклерк таким тоном, как депутат говорит со своими избирателями.
– Я еще не начал.
– Я всегда считал, что учебная подготовка – это три четверти боя. А вы, Эйдриан?
– Я тоже.
Они сели. Леклерк стоял чуть в стороне. Он повесил карту на стену. Трудно сказать, что было решающей деталью – его карты, точный выбор слов или строгая манера держаться, в которой неуловимо сочетались целеустремленность и сдержанность, – ему удалось создать в этот момент такую же атмосферу ностальгии по военным походам, какая царила месяцем раньше на совещании на Блэкфрайерз Роуд. У него был дар иллюзиониста: приходилось ли ему говорить о ракетах, о радиосвязи, о легенде или о точке, в которой предстояло пересечь границу, – казалось, он все знал досконально.
– Ваша цель – Калькштадт, – он чуть ухмыльнулся, – до последнего времени известный только своей удивительно красивой церковью четырнадцатого века.
Они рассмеялись, Лейзер тоже. Было приятно, что Леклерк что-то знал о старинных церквах.
Он принес схему пересечения границы, выполненную чернилами разного цвета, граница была красной. Все было очень просто. С западной стороны, сказал он, был небольшой лесистый холм, поросший можжевельником и папоротником. Он тянулся параллельно границе, потом его южная оконечность поворачивала на восток узким выступом, откуда до границы оставалось двести двадцать ярдов. И край выступа был расположен как раз напротив наблюдательной вышки. Веника значительно отстояла от демаркационной линии: у ее подножия проходило проволочное заграждение в один ряд. Проволока на кольях была слабо закреплена. Разведчики видели, как восточногерманские пограничники отцепляли ее и переходили на другую сторону, чтобы патрулировать незащищенную полосу земли, которая лежала между демаркационной линией и собственно границей. Леклерк должен был показать те колья, между которыми предстояло переходить границу. Мотыль, сказал он, не должен бояться того, что точка пересечения так
