В двенадцать ночи дошло дело до телефонного звонка маленького Жака. По адресу дома мадам Мартин отправили наконец освободившуюся патрульную машину.
В голове плескалось море, кричали чайки. Промелькнула южнороссийская Набережная и ее красный «пежик»… Вспомнилось почему-то, как она первый раз пришла на лекцию в университет. Выплыло озабоченное милое лицо Валеры и встревоженные глаза мамми.
Татьяна закрыла глаза еще крепче. Она тоже слышала, что в доме кто-то есть. Но если этот кто-то – спаситель? – сейчас войдет в комнату, она мгновенно получит пулю в голову.
Татьяна так сильно зажмурилась, что теперь перед глазами плавали оранжево-красные круги.
Том недаром служил в морской пехоте. Когда его напарник с непонятным угрожающим русским криком ворвался в дверь, он бросил с платана, росшего перед домом, булыжник в окно.
Пистолет, прижатый к виску Тани, дернулся в сторону обманки.
Первый бандит выстрелил в сторону русского, но тот уже успел отпрыгнуть в угол. Том бросился с дерева прямо в окно, раздирая руки и лицо стеклом.
Пистолет стал поворачиваться в его сторону.
Хватка, сжимающая Таню, ослабла.
С подоконника Том выстрелил прямо в лицо бандиту. Струя раскаленного газа ударила тому в глаза.
Второй бандит стал переводить пистолет на Тома.
И в этот момент лежащий на полу напарник в нечеловеческом прыжке кинулся на бандита и сшиб его с ног.
Выстрел, предназначенный Тому, угодил в потолок.
Таня не поняла, что случилось.
Она только слышала грохот распахнувшейся Двери и дикий выкрик по-русски:
– Спецназ! Всем лечь!
Затем прогремело два выстрела, зазвенело разбиваемое стекло, на долю секунды мелькнуло, кажется, в окне лицо Тома, а потом снова чей-то нечеловеческий крик. И дикая боль в голове. Неужели человек чувствует, когда его голову разносит на куски?
Она потеряла сознание.
Рустам успел остановить таксиста. Машина свернула в проулок за пятьдесят метров до дома мадам Мартин. На подъездной аллее стояли три полицейские машины.
Первой мыслью было: «Неужели на том свете так сладко пахнет?»
Она двигалась куда-то. Голова по-прежнему болела. Но она чувствовала руки и ноги, она могла пошевелить ими и почему-то была уверена: ничегошеньки плохого с ней не случилось. И уже не случится.
Таня осторожно приоткрыла глаза. Она в машине. На заднем сиденье.
За рулем сидел Том. Его затылок она узнала бы из тысячи – даже в призрачном мелькании фонарей автострады.
А голова ее лежала на чьих-то коленях. Мужских коленях.
Мужчина погладил ее по голове. Она дернулась и перевела взгляд на его лицо. На нее смотрели пронзительные светлые глаза загадочного месье Фрайбурга.
Того самого, что заварил эту кашу. Что ограбил ее на улицах Стамбула. Того самого, чье присутствие в своей жизни она шестым чувством ощущала всю последнюю неделю.
В глазах мужчины блестели слезы.
Да нет, что там – он натурально плакал.
Щеки его были мокры, а плечи тряслись. Увидев, что она очнулась, он легонько провел ладонью по ее щеке и прошептал срывающимся голосом:
– Прости меня, доченька!
Куда мог пригласить отец вновь обретенную дочь в Париже?
Ну, конечно, в кафе «Генрих Г» на Елисейские Поля.
Как ни странно, ни он, ни она совсем не пострадали во вчерашних приключениях. Пара синяков и пустяковые царапины не в счет.
Больше всех досталось бедолаге Тому. Лицо и руки его посекло оконным стеклом. На рану на голове пришлось наложить в госпитале швы.
Теперь Том отсыпался в Танином номере в гостинице «Меркьюри».
Возвращаться на ночь в разгромленную бандитами комнату в «Рице» он не пожелал, тем более что ему не улыбалась перспектива до утра давать показания полиции.
Таня и Антон поместились за столиком на двоих на улице. Сели рядышком, словно в кинотеатре, и смотрели на текущую мимо по Елисейским Полям шумную многоязычную толпу. Ласковый ветерок, прилетевший откуда-то с Ла-Манша, смягчал жару последнего майского дня. Трепетали платаны. Воздух и климат континентального Парижа чем-то тем не менее удивительно напоминал прибрежный Южнороссийск – город, который Антон навсегда покинул двадцать лет назад и где его дочь впервые оказалась в начале своих удивительных приключений всего – подумать только! – неделю назад.
Антон заказал в качестве аперитива рюмку перно, Таня решила начать завтрак с чашки крепкого кофе. Вышколенный красивый официант, мягко улыбнувшись Тане, поставил перед ними напитки и исчез.
Столик их был угловым, за соседним шумела над своей кока-колой семейка туристов-американцев, и потому ничто не могло помешать Антону рассказывать дочери, вчера столь чудесным образом обретенной, о своей жизни.
– Твоя мать бросила меня осенью 73-го, когда ты только была в проекте… – начал Антон.
– Подожди-подожди, – прервала Таня. – Она бросила тебя? Антон смутился.
– Понимаешь, – чуть высокопарно сказал он, – в жизни мужчины и женщины довольно часто бывают моменты, когда надо уметь прощать. Твоя мать оказалась не способной на это…
Таня усмехнулась:
– Ясно. Она сняла тебя с какой-то бабы, – безапелляционно проговорила она. Антон смутился еще больше.
– С чего ты взяла? Она все-таки рассказывала обо мне?
– Да по тебе, папаня, видно, – усмехнулась Татьяна, – что ты кобель еще тот…
Антон хватанул – залпом, по-российски – свое перно и сказал:
– Видишь ли, Таня, у каждого в жизни бывают свои ошибки. И задача того, кто рядом с тобой, в том, чтобы понять и простить… Ну кому, скажи на милость, стало лучше, что после того случая – моей ошибки, я не спорю, я искренне сожалею о ней и даже каюсь, – что после того моего проступка твоя мать решила полностью порвать со мной? Кто от этого выиграл? Она сама? Я? А может, ты?.. А ведь я приходил к ней, Таня. Я писал ей письма. Я тысячи раз просил у нее прощения. Но она даже не пожелала выслушать меня. Даже увидеть меня не пожелала!
– Что ж, – задумчиво протянула Таня. – На мамми очень похоже. Но для этого надо было очень сильно ее обидеть…
– Поверь мне, – с жаром, проникновенно проговорил Антон (видно было, что речь его не раз была проговорена им наедине с самим собой). – Это была чудовищная ошибка. Все это для меня ровным счетом ничего не значило. Я ни на секунду не изменил тогда твоей матери духовно, если ты понимаешь, о чем я говорю.
– Просто у тебя встал и ты засунул его – другой… – цинично произнесла Таня.
Антон вроде бы даже сконфузился от того, что дочь с мужской прямотой назвала вещи своими
