— Потому что у твоего сына были свои причины ненавидеть мою падчерицу.
— Ну, возможно, — кивнул Птушко. — И что с того?
— …А почему, Валерочка, — спросила Татьяна, — ты вообще завел с ним этот разговор о его сыне?
— Знаешь, Танюшка, — отчим потянулся за сигаретой, достал ее, прикурил, с наслаждением выдохнул вонючий дым, — после того как я поговорил с Анжелой Манукян, я сразу понял: здесь что-то не то. Она слишком быстро и легко выдала мне всю информацию о подпольном проекте своего любовника. Причем для этого у нее не было никаких мотивов. Я ее не принуждал. У меня вообще не было ни одной зацепки! Ни единого рычага, чтобы заставить ее говорить! Не брать же всерьез ее собственную версию, что я понравился ей как мужчина.
— А что, Валерочка, — с ласковой улыбкой возразила Таня, — ты запросто можешь покорить кого угодно.
— Я не слишком похож на Джеймса Бонда.
— Похож. Ты такой же обаятельный.
Валерий Петрович скривился:
— Не болтай глупостей, — и продолжил: — После того разговора с Анжелой я стал думать: почему она сдала мне своего любовника? Явно здесь была какая-то покупка. Но какая? Информации для размышления мне недоставало, и я решил ее пополнить.
— Каким способом?
— Я установил наблюдение за Анжелой. С помощью нашего общего друга Синичкина.
— Ах вот где ты пропадал все эти дни!… И что же ты нарыл про Анжелу?
— Нечто очень любопытное.
— …Я не пойму, куда ты клонишь, — нахмурился Птушко.
— Я вот думаю, — задумчиво произнес Ходасевич, уютно откинувшись в кресле. Он чувствовал себя хозяином положения. — Чья любовь более безоглядная и более безрассудная? Мужа — к жене? Или любовника к любовнице? Или родителей — к своим детям? И чья из этих любовей наиболее слепа?
— Если судить по тебе и твоей Татьяне, — усмехнулся Птушко, — то — престарелого родителя к хорошенькой падчерице.
— А если судить, Коля, по тебе, — мягко парировал Валерий Петрович, — то ты, мой дорогой, слеп сразу на оба глаза.
— Что ты имеешь в виду?! — вскинулся продюсер.
— Я имею в виду, что тебя одновременно обманывают два близких тебе человека.
— Что ты сказал?!
Птушко потянулся к полковнику через стол с явным намерением схватить его за лацканы пиджака.
— Сядь, Коля!! — резко выкрикнул Ходасевич.
Тот замер, остановился на полпути — а потом послушался, сел.
Валерий Петрович достал из своего портфельчика и бросил на стол пачку фотографий. Карточки веером разлетелись по полировке. Снимки были сделаны скрытой камерой, с помощью длиннофокусного объектива. На всех были запечатлены двое: Николай-младший, сын Птушко, и рядом с ним — Анжела Манукян. На карточках оба были вполне одеты, однако позы их красноречиво свидетельствовали о характере их отношений. На одном снимке, сделанном где-то на улице, сын продюсера обнимал Анжелу за талию, она приникла к его груди, и оба смеялись; на другом они сидели за столиком в ресторане, головы их сблизились, он нежно держал ее за руку, они любовно смотрели друг на друга. На третьем кадре парочка самозабвенно целовалась на переднем сиденье Анжелиной машины…
Птушко-старший бегло просмотрел карточки, потом резким жестом отбросил их. Они, кружась, полетели на ковер. И тут Птушко заорал, дико, страшно, словно был ранен и молил — непонятно кого — о помощи. Лицо его исказила одновременно злобная и страдальческая гримаса. Рот перекосился в оскале, на лбу и на шее надулись жилы.
Ходасевич холодно и бесстрастно рассматривал его лицо и жалел только об одном — что он не может сфотографировать Птушко в этот момент, чтобы потом показать Татьяне лицо ее страдающего врага.
Валерий Петрович встал.
Птушко упал в свое кресло в позе глубокой скорби: голова уронена на грудь, ладони обхватили лоб.
— Где нормальный выход из твоего кабинета? — ровным тоном спросил Ходасевич.
Птушко приподнял голову и невидящим взглядом уставился куда-то в пространство.
— Какая же ты, Ходасевич, все-таки сволочь… — процедил он. А потом махнул рукой: — Иди туда. — Секунду подумал и добавил: — Тебя я убивать не буду.
— А знаешь, Коля, — проговорил Татьянин отчим, распахивая дверь в секретарский предбанник, — почему Центр тогда не разрешил тебе игру с Жюли? — Птушко не отвечал, и Ходасевич продолжил: — Потому что они решили, что ты чрезмерно эмоционален. И чересчур доверчив. Проще говоря, слабак. Ты слабак, Коля. — И с этими словами Валерий Петрович вышел из кабинета.
— …Блестяще, — прокомментировала Татьяна. — Ты его раздавил.
— Не знаю, не знаю, раздавил ли я его… — вздохнул Валерий Петрович, — но… Думаю, что такая месть достаточна. Не киллеров же нам нанимать.
— Смерть вообще чересчур легкое отмщение, — произнесла Таня. — Моральные страдания сильнее смерти. Это я по себе знаю, — нахмурилась она. — Так что пусть помучается.
— Что будем делать с Птушко-младшим? Он пока остался не наказан. А ведь, как я понял из разговора со старшим, это его была идея: «взять в актрисы» тебя.
— Не понимаю, — задумчиво сказала Таня, — неужели я настолько оскорбила его той историей с «откатом»?
— Здесь дело не в этом, — покачал головой отчим. — Это просто моя версия, доказательств у меня никаких нет, но… Думаю, что на самом деле историю с «реалити-шоу» затеял не старший, как утверждала Анжела, а младший Птушко. Затеял не только ради денег. Но и во многом для того, чтобы подставить собственного отца. Он ведь понимал, что все, что они делают, — противозаконно. И рано или поздно эта история выплывет. И ударит в первую очередь по его отцу, Птушко-старшему.
— Вот тебе и родная кровь, — задумчиво проговорила Таня.
— Родство по крови никакого значения не имеет. Особенно для подлеца, — заметил Валерий Петрович.
— Так почему же Птушко-младший все-таки выбрал в «актрисы» меня?
— Тебя — именно потому, что ты моя ближайшая родственница. Он-то знал, со слов отца, что я — достойный противник. И с самого начала понимал, что я докопаюсь до этой истории. И твоего в шоу участия я его отцу не спущу. Ну а для верности он в конце концов подослал ко мне свою любовницу Анжелу. И она рассказала все подробно, каждая деталь ее рассказа кричала, что во всем якобы виноват Птушко-старший… И «исповедь», которую она вдохновенно произнесла мне, была типичным сливом компромата — на своего старого любовника. Так что слухи о моей мужской неотразимости, — полковник усмехнулся, — сильно преувеличены.
— Я вот одного не понимаю… — по-прежнему задумчиво произнесла Татьяна. — Ясно, что ты велел мне подстроить аварию с Анжелой для того, чтобы отсечь ее от Птушко-старшего. Чтобы ты с ним мог спокойно потолковать. Чтобы она не вертелась там, в клубе, с ним рядом. Но зачем в машине, пока мы ждали ГАИ, я включала глушилку для сотовых телефонов?
— Я не хотел, чтобы Птушко-старший сразу после нашей беседы первым поговорил с Анжелой и сразу же начал предъявлять свои претензии ей. Ты же знаешь поговорку: ночная кукушка дневную всегда перекукует. А влюбленный человек, особенно старик, слеп… Так что она вполне могла убедить его, что невинна, словно голубица. Нет уж. Пусть мой друг Николай лучше для начала выяснит свои отношения с
