Разнообразия ему хотелось.
Новых ощущений… И разве только ему, Владу, сейчас тяжело?
Ей, между прочим, тоже несладко. У него хоть дом есть, профессия.
Дети…
Сбережения, наконец.
А она осталась ни с чем, в постылой общаге и с клеймом шалашовки.
Мог бы найти ее, поддержать, утешить…
Трус он после этого, вот кто!
Васька хоть и дурак, но Веру не бросил.
Он встречал ее после занятий и мужественно провожал до общаги – под градом злобных шепотков.
За драку, конечно, не извинялся, но и Веру ни в чем не упрекал.
Только спросил однажды как бы между прочим:
– Ты правда его любишь? Она вспыхнула:
– Я уже говорила тебе! Нет! Нет! Нет! Это была ошибка, наваждение!
Вера говорила искренне.
Ну, почти искренне. Она действительно была зла на Влада.
И одинока под потоком пересудов.
А если еще и Васька сейчас от нее уйдет… Впрочем, все равно он уйдет – в армию. Если не одумается.
Она обрабатывала его и так, и эдак.
Но Василий к ее мольбам был глух. Он не оправдывался, не говорил, что ему противно изображать придурка и всю жизнь потом маяться с белым билетом.
Просто упрямо мотал головой.
А однажды сказал:
«Значит, судьба такая».
– Судьбу нужно ковать самому! – воскликнула Вера.
– Я и пытался, – грустно ответил он.
Наклонился к ней, зарылся в ее волосы. Но – даже не поцеловал.
…Провожали Васю всем общежитием.
Планировался королевский, особенно по тем временам, стол.
Бывшие сокурсники чувствовали свою вину – не лично перед Васей, а просто потому, что он уходит в неизвестность, в армию, а они остаются в теплом, надежном институте.
На его проводах никто не жадничал – тащили кто что мог.
Водку, портвейн, колбасу, сыр…
Делились домашними запасами: соленьями-вареньями и даже самогонкой.
– Пьянка будет – зашибись! – предрекала Зойка (она тоже была приглашена).
Вера ехать в чужую общагу не собиралась.
Просто не смогла бы выдержать осуждающих взглядов.
Да и кого, как не ее, будут во всем винить Васькины однокурсники?
Они ее и винят – хорошо хоть в лицо никто не говорит.
А когда напьются – и в глаза какую-нибудь гадость скажут, это уж без сомнений.
Вася не настаивал, чтобы она обязательно пришла. Понимал, наверно…
А Вера так устала от постоянного обсуждения-осуждения…
Ей иногда хотелось выйти на площадь перед общагой в час, когда студенты толпами торопятся в институт, и выкрикнуть во весь голос: «Ну я же его не звала! И никогда ничего Ваське не обещала!»
Она старалась стойко переносить и неприязнь, и шепоток за спиной, и насмешливые взгляды.
Изо всех сил пыталась постоянно чем-нибудь заниматься, чтобы не точить себя, не сидеть без дела. Всерьез взялась за учебу. Записалась на дополнительные занятия по английскому.
Даже попыталась работать в комитете комсомола, но ей дали понять, что здесь в услугах столь одиозной особы не нуждаются…
По выходным, когда соседки по комнате вовсю бегали на свидания, Вера просиживала в Ленинской библиотеке.
Ее теперь на свидания приглашал только Васька, а с ним ей было тяжело.
Осталась какая-то недоговоренность в отношениях.
Вроде они и не враги, но и не друзья, не любовники. Слишком много общих и не самых радостных воспоминаний.
Обоим не хотелось их ворошить.
Даже когда он провожал ее от института до общаги, оба молчали.
А уж на настоящем свидании – о чем говорить?
О Полонском, об общежитской драке?
О Вериных погибших родителях?
Нет уж, лучше она проведет субботу не на мерзлом бульваре под руку с молчаливым Васькой, а в такой же молчаливой библиотеке.
Здесь хотя бы тепло.
И молчат все не потому, что знают о тебе что-то плохое, а просто из-за того, что так принято.
Ей было хорошо наедине с собой, под уютной библиотечной лампой с зеленым абажуром, над приятно пахнущими пыльными газетами.
У Веры даже появился свой стол в отделе периодики – она всегда приходила пораньше и занимала его, – хороший стол, самый дальний, в уголке. Она шерстила горы газет – центральных, краевых и, конечно, изучала «Новороссийский рабочий».
Выписывала все новые и новые подробности о катастрофе «Нахимова». Иногда газеты публиковали фотографии – спасенных или погибших.
У Веры каждый раз замирало сердце – вдруг он?
Человек, погубивший родителей?
Но ЕГО не было.
И она вздыхала, тщательно записывала очередную фамилию, в нескольких словах (для себя) очерчивала внешность…
Ко дню Васькиных проводов в ее списке уже числилось пятьдесят четыре человека.
Плюс еще трое – она и родители.
А всего на теплоходе было тысяча двести тридцать четыре человека.
Если считать, что ей нужны только мужчины, – все равно работы полно. Хватит на то время, чтобы в общаге и в институте забыли об ужасном скандале.
…В ту холодную ноябрьскую субботу Вера просидела в Ленинке до закрытия.
Ушла последней, на нее даже гардеробщица накричала.
В общежитие добралась к девяти.
Окна их комнаты – ура! – были темными.
Зойка была на Васькиных проводах, Жанка небось на дискотеке.
Вера предвкушала горячий чай с двойной – в честь субботы! – порцией сахара.
А под мокрой от дождя курткой она прятала теплый батон – купила в булочной на улице Герцена. Хлеб был еще горячий, только с завода привезли.
Сейчас она достанет из чемодана заначку с бабушкиным вареньем и устроит себе пир на весь мир.
Одна, в тишине, в тепле…
Вера прибавила шагу, стойко ответила на осуждающий взгляд вахтерши и взбежала на свой этаж.
Она быстро шла по плохо освещенному коридору и напевала из популярного «Форума»: «Белая ночь опустилась, как облако…» Может быть, жизнь наладится?
Не век же ей быть изгоем?
