километрах от Москвы? Пойти, что ли, вместе с сыном поохотиться?
Но за окном хмурится октябрь, вставать неохота, да и зверя наверняка не поймаешь, слишком шустр.
А если и заловишь – то что с ним делать?
У кого поднимется рука забивать зайца?
Не у Васечки же… Был бы Баргузинов – никаких вопросов. Но с его уходом резких, жестких людей в доме не осталось. Из мужчин – только юный и ранимый Василек да эконом – милейший дедуля. Шофера у Ники нет. А горничная с экономкой вообще клушки, даже темноты боятся…
Ника как раз покончила с кофе, когда возвратился разочарованный Васечка:
– Заяц убежал… Там в заборе дыра…
– Ну и какой он, расскажи? – искренне интересуется Ника.
– Жирный – во! – выпячивает тощее пузо Васек.
– Уши как шланги.
Болтаются!.. Коричневый.
– Бурый, – машинально поправляет Ника.
– Нет, коричневый! – сердится Васечка. – Мам, давай себе зайца заведем?
Ника закатывает глаза. Начинает перечислять:
– Терьер! Шарпей!
– Два кота, – заканчивает за нее сын.
И возмущенно добавляет:
– Но зайца-то – нет!
– Ладно, съездим на Птичий рынок, посмотрим, – обещает Ника.
Она очень надеется, что дикие животные там не продаются, а от кролика Василек сам откажется. Только зайцев ей в доме и не хватало.
– А, мам, тебе звонил какой-то перец! – докладывает Василек.
– Просил разбудить, да я сказал, что это бесполезно.
«Ну и словечек он набрался в своей гимназии!» – думает про себя Ника, а вслух говорит:
– Что за перец?
– Брешет, что профессор. Тут Ника уже не выдерживает:
– Василий, прекрати. Уже не смешно. Сын тут же вскидывает руки:
– Сдаюсь!
Извиняюсь! Дорогая мама, тебя просил некий профессор Полонский, и я ему отказал, мотивировав свой отказ тем, что ты еще почиваешь.
– Давно звонил?
– Ника оставляет без внимания Васину цветистую фразу.
Опять Дюма начитался.
– Да с час назад. Когда все прогрессивное человечество завтракало.
«Прогрессивным человечеством» Василек называл горничную и экономку с мужем.
Он любил завтракать не в монументальной и темноватой гостиной, а вместе с ними на кухне. Баргузинов всегда сердился: «Нечего ему сидеть с обслугой!» Но Ника, для вида соглашаясь с Иваном, никогда не запрещала сыну делать, как он хочет.
Нравиться завтракать на кухне – пусть.
Никому от этого вреда нет, а прислуге – приятно.
Значит, игра с профессором Полонским началась.
Он ей перезвонил, как договаривались, в выходные.
Ну и чудненько. Ну и чудесно. Ника уже придумала, как его использовать.
Инна Соломатина Муж заявился домой в тусклых лучах октябрьского рассвета.
Пьяный, потный, красноглазый.
Прямо в одежде шлепнулся в постель.
Инна сдвинулась на самый краешек кровати, сжалась в клубок: он просто обязан обнять ее, сказать, как он сожалеет и что такое больше не повторится.
Но Олег победно захватил освободившееся пространство, вытянулся во всю ширь и громко захрапел.
Как будто она, Инна, и не существует. Пьяная свинья.
Где он шлялся? В казино? В сауне?
Она тихонько встала и прошла в гостиную. Налила себе сока, подошла к окну.
В косых струях дождя дворник сметал с бульвара золотые листья.
Роскошный осенний багрянец жухнул под метлой.
И ей казалось, что так же погибает, жухнет ее мечта о золотой, красивой жизни с мужем- миллионером.
Он все равно всегда будет прав.
Что бы он ни делал.
А она – навсегда останется бедной родственницей.
Как это в институте учили… тварью дрожащей. Ни права голоса, ни других прав. Вообще никаких.
Инна уже в который раз за последние три дня вспомнила о красивой и самоуверенной Нике Колесовой, хозяйке салона «Красотка».
Вот уж кому повезло так повезло – свое дело, свои деньги…
И никаких пьяных мужей.
Ника сама рассказывала – они хорошо тогда поговорили за чашечкой кофе:
«Представляете, Инночка, какое счастье – просыпаться одной, в роскошной спальне и знать, что это все – твое, по-настоящему твое!»
Надо подружиться с Никой.
С такой женщиной полезно дружить.
Может, она научит ее, как победить в этой жизни.
Победить по-настоящему – а не просто выйти замуж за богача.
Полонский стоял в бесконечной пробке на Тверской, тянувшейся вверх к Маяковке. Профессор уже опаздывал на встречу с Вероникой, но оставался по этому поводу отвратительно спокоен. 'Вот в чем разница, – думал он, – между мужчиной, которому за сорок, и тридцатилетним…
Разница – в равнодушии.
Равнодушие, словно пепел, присыпает все вокруг.
Краски не такие яркие, желания не такие сильные, чувства не такие острые…
Было б мне тридцать…
Когда б мне было тридцать, и меня вдруг вызвонила на свидание моя бывшая!..
Моя – некогда любимая!..
О, как бы я летел к ней!.. Как волновался!.. Пожалуй, что и полночи б не спал…
А сейчас…
Ну, мне, конечно, интересно, чем стала эта Вера Веселова…
И почему столь кардинально изменила внешность и фамилию… И зачем я ей вдруг понадобился…
Да, это мне. любопытно…
Любопытно, но – и только…'
Машины наконец-то поползли, и Полонский, механически переключая передачи, подумал:
'Почему, интересно, она назначила мне рандеву в простецкой «Патио-Пицца» на Маяковке?..
Вера-то, судя по всему, далеко не бедствует.
Может, в память о тех временах, когда на том месте был ресторан «София»?
И я выводил ее, восемнадцатилетнюю девчонку, туда в свет?.. Неужели помнит?.. Или она просто не уверена в моей платежеспособности?..
