поверить Догаеву — до тех пор, пока мы с ним на предприятие не приехали и он мне этот склад заброшенный не показал. Тогда мы с ним всерьез начали ситуацию обсуждать.
— Теперь я понимаю, почему вы так богаты, — с презрительной ноткой сказала Таня, — вы за деньги готовы все, что угодно, продать, и кому угодно. И мать родную не пожалеете за пригоршню долларов.
— Матушка моя умерла, Татьяна Валерьевна, — сухо молвил ГЗ, — а жизнь не так проста, как вам по молодости лет кажется. Да, мы заключили с Догаевым сделку. И в итоге я стал богаче на несколько миллионов долларов. А Догаев привозил на склад своего химика. Тот взял пробы из бомб, а потом подтвердил: в самом деле, внутри — споры сибирской язвы. Но, во-первых, Догаев пообещал, что он не станет применять эти бомбы в Костровской области.
— Какой похвальный патриотизм! — прокомментировала в сторону Таня. — Жители Кострова должны вам в ножки кланяться.
ГЗ словно бы не заметил ее ехидства и продолжил:
— А кроме того, я мобилизовал двух слесарей золотые руки из своего инструментального цеха, и они втайне выточили пять стальных болванок, а потом их и покрасили, и маркировку нанесли, и искусственно состарили. Точь-в-точь получились те самые биологические бомбы, которые дважды видел Догаев.
— Значит, — усмехнулся отчим, — вы продали Догаеву пять стальных болванок за несколько миллионов долларов. И потому были особенно заинтересованы, чтобы он сломал себе шею. Чтобы он, рано или поздно, не узнал об обмане и не выставил вам счет.
— Скрывать не стану: на вас я Догаева навел именно ради этого, — шутливо поклонился ГЗ.
— Похвальная откровенность. Что, кстати, стало с теми слесарями, которые помогали вам Догаева обманывать?
— Ничего криминального. Я отправил их в годичную командировку, от греха подальше, на нашу дочернюю фирму в Благовещенск. С дураком Черединским мне пришлось провести профилактическую беседу: чтоб больше не совал нос в чужие дела. И, ради его же блага, не болтал.
— Опасную вы игру затеяли, — заметил отчим. — И для вас, и для всех вокруг.
— А жизнь вообще опасная штука.
— Но вы-то не пострадали. А вот другие — да. Они убиты, ранены, искалечены. Из-за вас.
— Так во все времена было. Богатые объявляют войны, а бедные на них погибают, — произнес Глеб Захарович с цинизмом настолько неприкрытым, что в нем даже было что-то обаятельное. — Иначе говоря: паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
— Нас с Таней вы, как видно, зачислили в холопы, — вздохнул полковник. — Ну, да господь вам судья. Говорите: где настоящие бомбы?
— Они в надежном месте, на территории фабрики. У нас там заброшенное бомбоубежище имеется. Бетонный схрон, толщина стен и пола почти полметра, вентиляция. Рано или поздно я все равно собирался сдать бомбы властям.
— По-моему, время пришло.
— Я готов. Что называется, велкам.
24 июня, четверг, день. Таня
Спустя пять часов после того, как закончился последний разговор с Пастуховым, литерный рейс возвращался в Москву.
Тане за это время не удалось покемарить даже полчасика.
Валера настаивал, чтобы она вернулась в столицу вместе с ним. И ей пришлось собирать вещи, писать заявление об увольнении по собственному желанию, пересылать его по факсу в Москву.
Она попрощалась с коллективом южного филиала русского отделения «Ясперс энд бразерс». Секретарша Изольда Серафимовна даже всплакнула, а потом сбегала домой и принесла Тане на память о Кострове две баночки собственноручно сваренного варенья — вишневого и абрикосового. Шофер Вас- Палыч прочувствованно сказал:
— Я, Татьяна Валерьевна, буду скучать за вами… — смутился и поправился:
— Ну, то есть по вам… Или по вас…
Таня расхохоталась и расцеловала трогательного парня.
И только Черединский ходил по офису гоголем.
Эрнестик не скрывал своего торжества: опять в южном отделении он оставался за главного. Он Садовникову пережил — и выжил. И только когда Таня уже насовсем уходила из филиала, у него в мозгах что-то наконец щелкнуло, он пригласил ее в свой кабинет и проблеял:
— Я очень, Таня, ценил вас как работника.
— Работника? — подняла бровь она.
— Ну, то есть как руководителя. И я надеюсь, что и вы, в свою очередь, дадите мне в Москве надлежащую аттестацию.
— Дам, — мстительно сказала Садовникова, — и именно надлежащую. И не сомневаюсь, что из головного офиса вам вскорости пришлют замену. Тем более что завтра вас, вероятно, вызовут для показаний в местный «большой дом», и, может статься, вы оттуда не слишком скоро выйдете.
И она победительно покинула офис, невзирая на вопли Эрнестика, который бежал за ней и умолял пояснить, что она имеет в виду.
Солнце во дворе шпарило абсолютно по-южному, пробиваясь сквозь листву платанов, и Таня подумала, что так и не выбралась в нынешнем сезоне на пляж, не прогуляла свой купальник от «Шанель». Но грустные нотки расставания с Костровым с лихвой перекрывались радостью оттого, что она, слава богу, отсюда уезжает. И не придется ей больше видеться ни с Черединским, ни с Пастуховым: она не могла представить, как после всего, что произошло, смогла бы с ними работать.
Этим утром Глеб Захарович продемонстрировал Ходасевичу и Ибрагимову место, где хранились настоящие бомбы, и на сем его роль в данной истории закончилась. Ходасевич обещал, что сдержит слово и Пастухов будет по-прежнему рулить своим парфюмерным флагманом.
Ибрагимов остался в Кострове, чтобы организовывать транспортировку найденных бактериологических бомб на один из складов-могильников в Челябинской области.
Все утро прошло в предотъездной суете, и только когда в час дня Таня с Валерием Петровичем поднялись следом за спецназовцами на борт «Гольфстрима», она наконец спросила у отчима о судьбе того человека, из-за которого закрутилась вся история:
— Может быть, ты знаешь, Валера, как там Леня?
За двое суток до описываемых событий. Воронеж. Леня
«Восьмерка» с затененными стеклами неслась по улицам города — по широкому проспекту, по которому полчаса назад Леня с водителем въехали в город, — только теперь они следовали в противоположном направлении.
Удавка впивалась Лене в горло. Он сперва потерял сознание, потом хватку ослабили, и он пришел в себя. На грани беспамятства он вдруг явственно понял, что его ждет. Сейчас его привезут на какую-нибудь дачу. Там приведут в чувство, а потом начнут пытать: долго, со вкусом, методично. Леня знал, что не правда, будто кто-то может противостоять пыткам. Он не киношный супермен и рано или поздно расскажет все, что знает: и где находится кассета, и на кого он на самом деле работает, и что действительно знает, и о чем уже успел сообщить в Центр. Дальнейшие часы жизни ему ничего, кроме мук и предательства, не сулили.
И тогда Леня сделал то единственное, что мог сделать. Он перестал хвататься за веревку, которой
