вполне устроит — полезно иметь что-то вроде компаса, указывающего направление на противника.
И стрелкой этого невидимого компаса был молодой Феретиа. Сабик сразу понял, что отправить мальчика в Столицу сейчас он не сможет. Не поедет мальчишка в Столицу — сочтет, что его отправляют из жалости, и, не ровен час, застрелится от позора из одного из своих «мартынов». К тому же, сейчас он был им необходим как разведчик. Кажется, на него действительно не распространялось колдовство.
Молодой Феретиа почти все время спал, просыпаясь разве что для того, чтобы поесть; впрочем, аппетита у него не было: просто хотелось есть — и он ел, с отвращением запихивая в себя пищу. Сабик даже пожалел, что не захватил с собой искусного повара: может быть, хоть кулинарные изыски помогли бы мальчику побыстрее прийти в себя. Феретиа не был ранен, установил лекарь, все обошлось несколькими синяками и ссадинами, однако, судя по всему, мальчик получил сильный удар по голове и, как следствие, сотрясение мозга, что вполне объясняло его состояние.
— Он весь вчерашний день скакал верхом, — напомнил князь Сабик.
— Пожалуй, не следовало бы ему это делать, — заявил лекарь.
Следующий день прошел в тревожном ожидании. Взгляды зачарованных солдат постепенно смещались на запад.
Сабик прикидывал по карте примерный маршрут колдуна, составленный по донесениям; получалось, что Абраксас продвигается на Юг почти строго по меридиану — насколько ему позволяли дороги. Сабик еще и еще раз обращал глаза на записку бывшей невесты, найденную в отосланных вещах; это было практически единственное донесение из тыла врага, правда, не сказать, чтобы очень вразумительное:
«Ваше высочество, ни в коем случае не приближайтесь к самому Абраксасу и к его слугам, одетым в серебристые плащи, ибо тот, кто их видит, теряет волю. Абраксас прошел Сегид, Тестал, Эрисихтон, Ферет и Косоа; здесь все подчинены его чарам, однако, едва он скрывается, чары развеиваются. Я не понимаю, что ему нужно: сокровищницу моего отца он почти не тронул — золото ему не нужно, драгоценные камни ему не нужны, даже власти ему достаточно только той, что вызывается его чарами. Князь Сагидский казнен им прилюдно — и народ ликовал. Тестальский царь и князь Эрисихтонийский тоже казнены. Однако ни в Сагиде, ни в Тестале, ни в Эрисихтоне Абраксас не оставил ни наместников из своих приспешников, ни гарнизонов — его ничуть не волнует, что там теперь происходит. Может быть, мне удастся купить жизнь для моих родителей; я молю Богов, чтобы моих мать и отца минула горькая участь прочих правителей.
Ваше высочество, умоляю, будьте осторожны!»
На обороте записки было написано совсем торопливо: «Его фамилия Ахеа».
Сабик еще раз перечитал приписку. Фамилия Ахеа ему ничего не говорила. Он подозвал лекаря:
— Послушайте, вы много чего знаете, и не только в медицине. Не говорит ли вам что-либо фамилия Ахеа?
Врач, немного подумав, покачал головой:
— Нет, не припоминаю, ваше высочество. Похоже, это северная фамилия, но я не помню, чтобы когда-либо слышал ее.
Сабик спросил о том же полковника Акубенса. Тот тоже не смог вспомнить, но на следующее утро, когда взгляды зачарованных солдат начали смещаться уже к юго-западу, полковник, посовещавшись о чем- то с врачом, подошел к князю.
— Ваше высочество, — сказал он, — кажется, я знаю, что это за род Ахеа.
—Да?
— Я не очень уверен, но сегодня ночью ко мне пришла одна мысль. Эти земли — Сагид, Тестал, Эрисихтон, часть Мунитайи и запад Лайнкина — когда-то принадлежали королям из династии Тевиров. Когда Империя пришла сюда, королевство Тевиров распалось на несколько княжеств, часть их стала имперскими, а часть сохранила видимость самостоятельности.
— Ну, это и я знаю, — сказал Сабик. — Род Тевиров давно исчез.
— Не совсем, — сказал полковник. — Был еще такой Аха Тевир из боковой, очень отдаленной ветви. В Империи его называли Аха-колдун.
— Аха Северный колдун? — уточнил Сабик. У него вдруг похолодела спина где-то в районе лопаток.
— Он самый, — кивнул Акубенс.
— О Небо! — Сабик понял все раньше, чем полковник продолжил:
— Я вот сейчас спросил у доктора, как у северян будут называться потомки человека по имени Аха.
— Ахеа, — сказал князь.
— Да, ваше высочество.
Северным колдуном и поныне пугали малых детей по всей Империи. Когда рухнуло королевство Тевиров, Аха-колдун прибыл ко двору Императора и предложил свои услуги. Он казался таким добродушным, таким добрым — козявки малой не мог обидеть, мяса не ел, дорожку перед собой метелочкой расчищал, чтобы ненароком не наступить на живую тварь и не лишить ее жизни. И волшебство его казалось исключительно добрым: лечил болезни, устанавливал хорошую погоду, призывал в засуху дождь и наоборот, выращивал фантастические, невиданной красоты цветы. А потом он неожиданно исчез, и все его чудеса обернулись самым черным злом: те, кто пользовался его услугами, болели и даже умирали; проклятия поражали целые семьи, в том числе и Августейшую Фамилию — Император умер, Императрица умерла, умер Наследник и двое его братьев. Власть тогда перешла, после некоторого замешательства, к троюродному брату покойного Императора, маршалу Тотсу Джанаху, который едва ли не единственный среди имперской аристократии не пользовался чудесами Ахи-колдуна… Эта история за давностью лет обильно поросла легендами; например, некоторые утверждали, что Аха-колдун до сих пор жив и крадет детей, которых вынуждает служить ему; другие считали, что Аха-колдун обосновался в Жуткой Пустыне и ждет своего часа.
Неужели все это окажется правдой?
Князь Сабик развернул, карту и провел пальцем от Косоа строго на юг. Палец уперся в крупную надпись «Ар-и-Диф».
— Я думаю, Косоа уже свободен от чар, — сказал князь Сабик. — Мальчик проснулся?
—Да.
— Пригласите его ко мне. Мы выходим в Косоа!
Было жаль посылать вперед себя измученного больного юношу, но иного выхода не было — молодой Феретиа единственный из всех оставался трезвым, когда на остальных действовали чары.
Отряд Сабика, оставшись в тылу Абраксаса, впервые смог вступить в покоренный и оставленный им город, чтобы убедиться в правдивости слухов и донесений.
Косоа действительно был свободен от чар. Население его пребывало в глубочайшей растерянности. Густая толпа заполняла городскую площадь и прилегающие улицы; здесь были в основном зажиточные горожане и дворянство; народу попроще было, кажется, все равно, что происходит с городом, — впрочем, любопытствующих хватало и среди этих.
Авангард отряда князя Сабика вошел в толпу как нож в масло и проследовал к замку Мунит, не обращая внимания на торопливые поклоны горожан, опасающихся, что их сейчас начнут обвинять в государственной измене и судить.
Сабик не смотрел по сторонам. Он не знал, можно ли обвинять в измене замороченных чарами людей, но, как представитель Империи, карать был обязан.
Замок Мунит встретил князя открытыми настежь воротами. Князь Антенор и княгиня Пандроса в багровых одеждах, которые скорее подобали бы смертникам, стояли посреди двора в окружении своих приближенных; при появлении князя Сабика все они разом, в одно движение, опустились на колени и склонили головы, будто клали их на плаху.
Сабик смотрел на них не спешиваясь; следовало все решать на месте. Но решать судьбу этих людей мучительно не хотелось.
— По поводу всего произошедшего будет проведено строжайшее следствие, — сказал он, относя решение на другое время. — Пока же встаньте, господа.
