заметить там какое-то движение, упал ничком и плотно прижался к каменной стене. На тропу — туда, где я был мгновение назад, — с треском и грохотом обрушился камнепад.
Я наблюдал за этим, возможно, всего секунду. А потом опять побежал, держась ближе к основанию утеса, пока он не перестал быть утесом и превратился в крутой склон, состоявший из зелени, вереска и камней. Я пробежал мили четыре вверх по холму и остановился, поглядел вокруг. Сердце мое колотилось. Но только из-за крутого подъема, а не по какой-то другой причине.
Поперек зеленого склона висела зазубренная пелена тумана. Пойманный ветром, он извивался, а потом стал расползаться на клочья. Холм очистился, и я увидел выше по склону бегущую рысцой маленькую темную фигурку. Я даже разглядел испуг на лице, когда он остановился и посмотрел вниз. Потом он снова побежал.
А я побежал за ним. Я бежал вверх по склону что есть сил. Он был достаточно крут, и мне пришлось продвигаться даже на четвереньках. Но это меня не смущало. Лишь бы вперед. Снова опустился туман. Я продолжал карабкаться вверх, пока не миновал небольшое обнажение скальной породы, которое я себе наметил как ориентир. Отсюда я взял направо и теперь бежал по пятнам щебня, направляясь к тому месту, где я в последний раз его видел снизу.
Ветер дул мне в лицо. Туман снова сместился. Я увидел его в сотне ярдов от себя, чуть ниже. Он направлялся к скале, которая выдавалась из этого склона. Он смотрел не в ту сторону. Когда он обернулся, чтобы посмотреть назад, я упал ничком в глубокий вереск. Он продолжал бежать дальше, к скале.
Туман снова скрыл его от меня. Я бежал вперед и вниз изо всех сил. Темные очертания скалы показались из серого густого тумана. Я споткнулся о корни вереска и с разлету рухнул там, где из склона выступал край скалы. Моя ладонь наткнулась на какой-то камень. Пальцы сомкнулись на нем.
Ветер шуршал в скалах. Все было тихо. Я сделал глубокий вдох и перестал дышать.
Снова тишина. Тишина, в которой слышно чье-то дыхание, резкое дыхание крепкого мужчины, который бежал от меня вверх по холму в страхе за свою жизнь. Больше, чем за свою жизнь.
Я спокойно выдохнул и сказал:
— Это конец, Проспер.
— Эх! — откликнулся голос в тумане.
Он прозвучал совсем рядом. Откуда-то из-за скалы. Слабый, бездыханный. Без той уверенной небрежности, которая звучала в этом голосе, когда его обладатель проигрывал партию в теннис там, на Мартинике, в окружении высоких белых стен сада с пурпурными вьющимися растениями и роскошным ароматом цветов. А с вершины холма большой белый дом взирал вниз множеством своих окон на банановые и ананасные деревья и наступающие со всех сторон тропические леса. Большой белый дом. Монплезир[11].
— Масса удовольствий, — сказал я.
Подул ветер, туман улетел. Он сидел на большом валуне в черном трико для бега, его брови забавными арками выгнулись на лбу, а зубы белели этаким полумесяцем на его лице, цвета кофе с молоком, на таком пустом сейчас лице. Мой старый приятель Проспер.
— Какого черта ты делал это? — спросил я.
— Они могли засосать тебя, — сказал он. — Эти итальяшки.
— Ты провозил контрабандой кокаин в Штаты вместе с Мансини, когда они снимали «Бегущего Чарли», — сказал я. — Он познакомил тебя с Энцо Смитом. Ты учредил какую-то компанию, продал ей пару старых кораблей из фирмы твоего отца. Они добывали отходы. А ты перекрашивал эти бочки и перевозил их морем и еще снабжал их местными сведениями. Почему ты делал все это?
Он провел своими большими смуглыми руками по волосам и пожал плечами — этакий апатичный креольский жест, которым он пользовался в школе, чтобы привести учителей в бешенство.
— У меня была небольшая проблема с одним казино, которое принадлежало нескольким ребятам, двоюродным братьям Курта, — сказал он. — Я задолжал им кое-какие деньги. Ну, они и посоветовали: учреди агентство по фрахту, купи судно. Дэвиду Лундгрену были нужны поставки для его каменоломни. Он вроде как влюблен в Курта, ему нравится, чтобы Курт был поблизости, ну, ты понимаешь. Все это выглядело замечательно. Я предоставил ему хорошие фрахтовые расценки, никаких, проблем. Ну, а остальное получилось в придачу...
— Двадцать тысяч фунтов в неделю, — сказал я. — А когда эти бочки начнут трескаться, все живое погибнет, вплоть до самого Ская.
— Они говорили, что это временно... — оправдывался он. — Временный сброс. А я потом обнаружил бы эти контейнеры. Вытащил бы их наверх драгой. Проспер — герой. Мне, а не кому-нибудь другому пришлось бы избавляться от них.
— Чушь собачья, — сказал я.
Его улыбка стала еще шире.
— Что ж, может быть, — согласился он. — Ты же знаешь, как это бывает. У тебя есть какая-то идея, а потом ее нет — ты передумал. Возможно, я бы и оставил это так.
— Ты не смог передумать насчет Джимми Салливана, — напомнил я. — И насчет Эвана.
— С Джимми получилась дурацкая ошибка, — сказал он. — Это Паувэлс.
Мой старый приятель Проспер выглядел как человек, сожалеющий о какой-нибудь служебной ошибке. А я подумал о детях Салливана. И смирил вспышку гнева. Я спокойно сказал:
— А после той регаты ты подложил бомбу под сарай Эвана.
Его улыбка слегка увяла. А я упрямо продолжал:
— Кроме того, ты топил меня в рыбьем садке. Пытался предостеречь от ошибок. И ты подкупил Лизбет, чтобы она говорила, будто все то время ты был с ней.
Он выглядел задетым, поджал губы.
— Типичное замечание адвоката, — сказал он. — Мне и не понадобилось ее подкупать. Я просто немного проиграл ей Бетховена и показал свою двуспальную койку. Гарри, ты начал мне досаждать. Честно говоря, ты чертовски мне мешал. Но поскольку ты мой старинный приятель, я вел себя с тобой деликатно. Все остальные говорили: «Да убей ты этого парня Фрэзера». Но я сказал: «Я с ним в школе учился к не могу этого сделать».
Было слишком поздно взывать к старому школьному братству.
— Когда ты понял, что я подбираюсь слишком близко, — сказал я, — ты отправился к приятелю Давины, Джулио, и разузнал насчет Эрика, этого несчастного наркомана. А потом ты познакомил Эрика с Ви. Ты знал, что станет делать Ви, и знал, что я туда примчусь. Ты грязный маленький ублюдок, Проспер.
Он нахмурился.
— Я-то знаю, в чем дело. Ты выходишь из себя, как я и предсказывал. И все эта проклятая баба Фиона. Жаль. — Он сунул руку в карман, и я услышал резкий щелчок. Внезапно в его правой руке выросло шестидюймовое лезвие. — Но она мертва, и она уже не расскажет никому то, что ты ей рассказал.
— Она не мертва, — тихо произнес я.
Его глаза сузились.
— Чушь, болтовня.
— Нет, — сказал я. — Когда ты спустишься с этой горы, тебе придется почувствовать себя так, будто ты налетел на пропеллер самолета. Фиона много знает. Я ей обо всем рассказал. Проспер, это конец.
Он улыбнулся своей широкой мартиникской улыбкой, той самой, которую он пускал в ход, когда нам было по десять лет и мы пили чай в «Красном льве» в Солсбери, и он только что смахнул с тарелки последние три пирожных.
— Извини, старый приятель, — сказал он. — Когда Проспер стреляет, он попадает.
Наверху слышалось карканье ворона в облаках. Внизу воцарилось молчание. Я отодвинулся назад на несколько шагов. Но откос холма был крутым. Слишком крутым, чтобы по нему спускаться. И мы с Проспером вместе провели месяц на побережье Гренадинских островов, узнав там многое насчет ножей. Мы оба хорошо умели обращаться с ножом.
— Давай, — сказал Проспер. — Ты хорошо полетишь.
Я покачал головой.
Он ловко подкинул нож и поймал. Я видел его пальцы на лезвии, смуглые, как у метателя ножей из
