эльфа.
Тут мнения присутствующих относительно привлекательности тех па, что выделывали танцовщицы посреди зала, также разделились. И вопреки бытующей в народе поговорке, что о вкусах не спорят, в подвыпившей компании вновь разгорелась жаркая дискуссия. Рабинович решил до конца стоять на своем и заявил, что размахивающие руками и ногами девицы, устроившие дикарский хоровод в банкетном зале, заслуживают разве что хорошего артобстрела из гнилых помидоров и тухлых яиц, а никак не восторженных отзывов. Более того, Сеня заявил, что зря согласился с предложением Попова и с большим удовольствием наблюдал бы за африканками из племени тумба-юмба или японскими гейшами, чем за такими вот художественно-эпилептическими антраша индусских коров.
Попова с Лориэлем, нашедших общий язык на базе поклонения индийским женщинам, подобные заявления кинолога страшно возмутили. Оба стали доказывать Рабиновичу его неправоту. Причем делали это одновременно и в манере, присущей только им: Андрюша пытался растолковать бестолковому Рабиновичу всю глубину смысла любого индийского танца, а эльф просто крыл кинолога отборным матом, хотя и почти неслышным из-за громкой музыки. Остальным пирующим и индийские танцовщицы, и спор, и сами спорщики были глубоко до лампочки. Мурзик, выражая полное презрение к индийскому искусству танца и подвыпившим скандалистам, лежал на полу мордой к стене, а хвостом, соответственно, к пирующим и с упоением грыз мозговую кость абсолютно неизвестного животного, но не человека, это точно! Жомов тоннами поглощал вино, сам с собой обсуждая его отличия от российской водки. А Горыныч попытался было высказаться насчет бессмысленности гуманоидных танцев как таковых, если только они не являются необходимыми составляющими брачных ритуалов, но трое спорщиков, временно объединившись, так наорали на Ахтармерза, что тот обиделся, раздулся, сломал топчан, на котором сидел, и надолго замолчал.
Наконец Жомову надоел беспорядочный шум.
— Слушайте, достали, блин. Вы или этот занудный музыкальный центр выключите, — Ваня махнул рукой в сторону индийского оркестра, — или сами заткнитесь. Уши от вас вянут!
Трое спорщиков посмотрели на омоновца так, словно первый раз его увидели и совершенно не понимают, как это чудо бестактности могло оказаться в их обществе. А Жомов, как тот мавр, что сделал свое дело, мог бы уже уходить, но делать этого, естественно, не собирался. Он просто вновь присосался к бокалу с вином и мутным взором уставился куда-то вдаль, поверх голов танцовщиц, кстати, ни на секунду не прекращавших выделывать всяческие номера. Несколько секунд никто из пирующих не издавал ни звука — чавканье и бульканье не считаются! — а затем Ваня встрепенулся.
— Не понял, это что за ерунда? — глядя на что-то невидимое остальным, поинтересовался омоновец.
— Где, Ванюша? Что там такое, мой маленький? — елейно поинтересовался Рабинович.
— Вон там, — Жомов махнул рукой перед собой. — Корова. С седлом.
— Вообще-то, Ваня, в таких случаях обычно белые кони приходят, — подсказал другу добрый кинолог. — Присмотрись внимательней. Может быть, рога на животном тебе померещились? — А затем повернулся к Лориэлю. — Ты уверен, что тут в вино белладонну какую-нибудь не добавляют?
— Ничего мне не померещилось! Корова, она и есть корова, и никаких белых коней… — возмутился Жомов, пропустив последнюю реплику Рабиновича, и только теперь понял, на что Сеня намекал. — Ты чего, чучело, думаешь, у меня белая горячка началась? Иди сам посмотри!..
Вместо того, чтобы проверить, какие видения посещают лучшего друга, кинолог собрался сказать какую-то очередную колкость, но сделать этого просто не успел. В зал, где пировала вся честная компания, действительно ввалилась пегая корова, спину которой украшало, если для коровы такой термин уместен, конское седло, отделанное драгоценными камнями. Бесцеремонно растолкав танцовщиц, корова прошла прямо к пиршественным столикам и встала вполоборота к ментам. Те разинули рты.
— Ну и как я вам? Нравлюсь? — кокетливо поинтересовалась буренка.
— Вы видите то же самое, что и я? — не сводя с коровы глаз, спросил у друзей Сеня. Те ответили утвердительно. — Коллективная галлюцинация.
— Где галлюцинация? — спросила парнокопытная модница.
— Ты и есть галлюцинация, — ответил кинолог. — Это надо же до такого допиться, что оседланные коровы мерещиться начинают.
— Хам! — констатировала телка и, обиженно развернувшись, пошла к выходу, виляя крупом. — Каким же скотом надо быть, чтобы честную девушку галлюцинацией обозвать?! Слово-то еще какое нашел, пошляк! Я его в приличном обществе и произносить бы постеснялась…
Голос коровы постепенно стихал по мере того, как она удалялась от столиков. Менты, раскрыв от удивления рты, смотрели ей вслед. И лишь танцовщицы, не прекратившие своих движений, да индийский оркестр, казалось, не обратили никакого внимания на странную визитершу. Из оцепенения ментов вывел Ахтармерз.
— А она ничего. Симпатичная, — констатировала средняя голова. Правая кивнула, подтверждая эти слова, а левая высунула раздвоенный язык и распустила слюни. Ахтармерз стукнул по ней крылом, призывая вести себя прилично, а Сеня захохотал.
— Нет, я еще понимаю, почему нам с пьяных глаз глюки мерещатся, но с Горынычем-то что? — изумился он. — Слушай, Лориэль, тут с едой все в порядке? Галлюциногенов нам никаких не подмешивают?
— Да нет у вас никаких видений, — заявил эльф и, пытаясь сохранить равновесие, удержавшись за край тарелки, провалился рукой по самое плечо в какую-то приправу. Не обратив на это никакого внимания, Лориэль продолжил:
— Я эту корову тут уже пару раз видел. Только она без седла тогда была. Помню, в медовый месяц… — Эльф запнулся. — А-а, провались оно все пропадом в гномьи шахты! — И, мотнув головой, со звоном стукнулся лбом о золотой бокал Рабиновича.
— Э-э, брат, да тебя развезло! — констатировал Сеня и аккуратненько, за шкирку, выдернув Лориэля из приправы, посадил его в тарелку с фруктами. — Ты давай-ка придержи коней. А то потом нас домой не сможешь отправить.
— Я не смогу?! — пьяным голосом переспросил эльф. — Да я вас сейчас…
— Ну-ну, утихомирься. Мы еще не все выпили, — осадил его омоновец.
— Точно. Налейте мне еще, — потребовал маленький пьяница и, потянувшись за своим миниатюрным бокалом, плюхнулся на кусок жареного мяса. — Так. Закуска уже есть, теперь…
Не закончив фразы, Лориэль как-то странно пискнул, а затем свернулся калачиком и, положив руки под голову, тоненько захрапел. Менты переглянулись, а затем зашлись в безудержном смехе. Попов, схватившись за живот, согнулся вдвое, Сеня трясся, как приговоренный к смертной казни на электрическом стуле, а Жомов и вовсе свалился со своего топчана. И, как ни странно, троим доблестным милиционерам, до этого момента так долго и так часто мечтавшим сделать из эльфа чучело для коллекции какого-нибудь энтомолога, даже в голову не пришло воспользоваться беспомощностью Лориэля. И не только потому, что он был их пропуском домой! Все ведь знают, что российский милиционер убогого никогда не обидит!..
— Да-а, склеился наш мухрен болтливый, — протянул Жомов, устав смеяться. — Сразу видно, что эльф. Пить, блин, не умеет. Ладно, пусть проспится. А то еще забросит нас вместо дома в какую-нибудь Таракатьмунь…
— Тьмутаракань, — поправил его кинолог.
— А какая, блин, разница? — пожал плечами омоновец. — Все равно не Россия!
— А давайте споем, мужики! — предложил Попов и, не дожидаясь ответа, начал соло: — Черный «бумер», черный «бумер» под окном катается. Черный «бумер», черный «бумер» девкам очень нравится…
Трудно сказать, каких девок имел в виду криминалист утверждая, что им нравится черный «бумер», но индийские танцовщицы оказались не из их числа. Наверное, местные девушки о «бумерах» ничего и никогда не слышали. Ни о черных, ни о красных, розовых или серо-буро-малиновых в яичную крапинку… Хотя в том, что соло Попова должным образом не оценили, скорее всего, виноват не смысл шлягера, а громкость, на которой он был воспроизведен.
Андрюша, отвыкнув за месяцы жизни в нормальных для мента условиях от того, что вселенные
