отличаются друг от друга, совершенно забыл, какие свойства принимает его голос в других измерениях. Ну а в этом мире, судя по всему, ни о Джельсомино, ни об иерихонских трубах слыхом ничего не слыхивали. И если это так, то становится вполне понятным то, что дальше произошло.
Первые же звуки поповского голоса сдули со столика, стоявшего перед ним, всю снедь. Дальше ударная волна мощностью в… в очень много децибелов уронила на пол нескольких ближайших к вокалисту танцовщиц. Причем одну из них проволокло по полу метров пять, а затем край сари девицы зацепился за что-то, и ее просто размотало из куска тряпки, называемой индийским национальным костюмом. Танцовщица с визгом бросилась на выход, а за ней, вопя, умчались и те девушки, кто еще мог стоять на ногах.
Про национальный оркестр и говорить не приходится. К своему несчастью, он оказался прямо на линии огня. И не остановись Андрей вовремя, музыкантов было бы легче краской замазать, чем отодрать от стен. Ну а так обошлось без повреждений. Ну, почти! Легкие контузии, ушибы, синяки, глухоту, слепоту и потерю дара связной речи в милиции считать серьезным ущербом не принято. Это же не сломанные ребра, отбитые почки и тяжелые черепно-мозговые травмы. Так, забава детская, и все.
— Ой! — констатировал Попов, глядя на то, что сотворил. — А я и забыл совсем про свой голос.
— Сеня, ты не обидишься, если я сейчас вот этот поднос вокруг поповской хари обмотаю? — спросил у кинолога Жомов.
— Нет. Но лучше затолкай его в пасть этому уроду, — прочищая уши, посоветовал Рабинович. — Хотя нет. Золотой поднос ему только вместо рупора послужит. Оглохнем все, даже если Поп что-нибудь шепотом скажет.
— Ничего. Он у меня вообще разговаривать разучится, — пообещал омоновец, стряхивая фрукты с подноса.
— Вы что, мужики, охренели совсем?! — пятясь, поинтересовался незадачливый певец. — Я же не нарочно. Говорю же, забыл совсем о голосе.
— Зато мы все помним! — безапелляционно заявил Жомов, поднимаясь со своего места.
— Та-ак! И что здесь творится? — Чей-то голос, прогрохотавший со стороны входа, заставил омоновца остановиться. — Что за бардак здесь, я спрашиваю?
— Их святейшества День Российской милиции отмечают, — ответил неизвестному кто-то из слуг.
— Какой милиции?! — изумился тот.
— Российской, — последовал ответ.
— А какого хрена, скажите мне во имя нирваны, русские менты тут делают? — зарычал неизвестный и чуть тише добавил: — И кто такие русские менты? О чем мы вообще говорим, в безначальную сансару тебя?!
— Что-то я не понял, кто там вопит? — разминая пальцы, поинтересовался Жомов.
— Сейчас увидим, — предположил Семен.
А посмотреть было на что! Существо, представшее пред грозные очи ментов, похоже, было тем самым, которое представлялось Радищеву — «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», — когда тот писал свое «Путешествие из Петербурга в Москву». Честно говоря, глаз у незваного гостя было всего восемь, а пастей — четыре, но лаялся он от души! К тому же, если учесть, что странное существо было краснее вареного рака, имело четыре премерзкие бородатые рожи и восемь рук, то становится просто удивительным, что при виде его российские милиционеры не бросились писать новые «Путешествия».
Впрочем, на то они и менты, чтобы писать не всякую там муру высокохудожественную, а протоколы, акты дознания и заключения судебно-медицинской экспертизы.
— Вы кто такие? — грозно поинтересовалось существо у милиционеров.
Согласитесь, несказанная наглость! Особенно если учесть, что все трое были в форме и при регалиях.
— Мы-то знаем, кто мы такие, — с омоновской логикой заявил Иван. — А вот ты кто такой? Ну-ка, уродец, документы предъяви.
— Документы? Усы, лапы, хвост — вот мои документы! — завопил незнакомец и поперхнулся. — А при чем тут хвост, собственно говоря?
— Вот и мы у тебя про это же хотели спросить, — ответил омоновец, отстегивая от пояса дубинку. — Так ты скажешь, кто ты такой, или тебе помочь?
— Вы откуда свалились, если не знаете, кто я такой? — оторопел пришелец.
— «Кто такой, кто такой»! Можно подумать, ты пуп земли, чтобы тебя во всех вселенных знали, — раздался со стола писклявый голос. Менты обернулись и уставились на эльфа.
— Брахма это. Считает себя верховным божеством и создателем всех миров, — потирая виски, проговорил Лориэль. — Ты чего, мать твою троллю на гарнир, тут делаешь?
— Я чего тут делаю? — изумился краснокожий Брахма, умудрявшийся говорить всеми четырьмя ртами в унисон. — Шакьямуни, когда бодхисатвой собрался заделаться, попросил меня за домом присматривать, чтобы вот такие проходимцы, как ты, сюда лазить не вздумали.
— Это я-то проходимец, башка твоя четырехрылая?! — взорвался Лориэль. — Между прочим, я друг Шакьямуни, и он сам приглашал меня приходить в любое время.
— Да. Но не тогда, когда хозяина нет дома, — отрезал Брахма. — Из уважения к Шакьямуни и его чувствам наказывать тебя я не стану. Даю вам полчаса, чтобы убраться отсюда, или вызываю дежурный наряд дэвов, — и с этими словами четырехлицый монстр, круто развернувшись, вышел из зала.
— Эй, стой! Мы еще не закончили, — рванулся было вслед ему омоновец, но Лориэль остановил Ваню.
— Да плюнь ты на него. Пусть идет на все четыре стороны, если сможет, — пискнул эльф. — Давайте лучше выпьем. А то у меня что-то голова разболелась.
— Что-то у тебя слишком быстро похмелье началось, — подозрительно покосился на него Ваня.
— А у нас, у эльфов, всегда так. Быстро пьянеем, но еще быстрее похмелье начинается, — проворчал Лориэль. — Поэтому мы и пьем очень редко.
Сеня, совершенно ничего не понимающий в индийской мифологии, но страдающий с детства страшным любопытством, тут же попытался потребовать от маленького болтуна, чтобы тот объяснил, кто такой Брахма. Однако страдающий Лориэль только махнул рукой. Дескать, ну его, этого Брахму, и без него голова болит. Но Рабинович не успокоился.
— А дэвы кто такие? — задал новый вопрос кинолог.
— Дэвы — это дэвушки, по-грузински, — сострил Попов, но тут же стушевался под испепеляющим взглядом Рабиновича.
— Вот, умеют же доставать, козлы, мать вашу!.. — беззлобно проворчал эльф, отвечая на Сенин вопрос. — Дэвы — это просто демоны. Обычно они добрые, но не тогда, когда приходится дежурными в наряд заступать. Тут уж они злее собак становятся.
— Это понятно, — посочувствовал дэвам омоновец. — В наряде даже Дед Мороз злей цепного кобеля стал бы. Я вот помню…
Однако рассказать о сладостных воспоминаниях Жомову не дали. Откуда-то издалека донесся невнятный шум, послышались топот ног и взволнованные крики. Мурзик бросил наконец-то так и не обглоданную дочиста кость и, встав на лапы, коротко зарычал, глядя на дверь. Менты насторожились, на всякий случай приготовив дубинки. А шум, усилившись, вдруг превратился в вой настоящей милицейской сирены. Не успели пирующие удивиться, как в зал влетели пятеро дэвов. На плече переднего сидел огромный попугай. Он-то и издавал звук сирены.
— «Жигули» о395са, немедленно прижмитесь к обочине! — увидев ментов, сменил пластинку попугай. — «Жигули» о395са, не…
Дэв дернул птичку за хвост. Попугай обиженно заверещал, а затем переключился на нужную запись:
— Внимание! Вы окружены. Сопротивление бесполезно. Сложить оружие и выходить с поднятыми руками. В противном случае открываем огонь на поражение.
