великим и могучим английским языком. Но Галлоран напился – впервые в жизни, – и история девицы прошла без сучка без задоринки. Она начала говорить перспективным клиентам, что она из Миннесоты, с тех пор, как о проститутках из этого штата стали писать в газетах и говорить по телевизору. «Я из Миннесоты» означало, что ты – беспомощная жертва, попавшаяся в когти безжалостного негра-сутенера, что тебе приходится продавать себя против своей воли, а дома ты была чистой и невинной, пока большой город не развратил тебя. Мужикам нравится думать, что они трахаются с чем-то вроде девственницы, и шлюхи из Миннесоты с невинными мордашками пользовались в городе большой популярностью.
Ким – на самом деле ее звали Луиза Маршек – сделалась блондинкой в пятнадцать лет, когда сутенер – белый, между прочим, – взял ее под свое крылышко и вскружил ей голову обещаниями невообразимых богатств и блеска. Начал он с того, что купил ей трехдолларовую бутылку краски для волос. Это он посоветовал ей работать под именем Ким: «Ты здорово похожа на Ким Новак», – говорил он. Сделавшись блондинкой, она и впрямь поверила, что здорово похожа на Ким Новак – разве что бюст у нее поменьше. В последний год или около того, с тех пор, как она начала говорить клиентам, что она из Миннесоты, она стала обесцвечиваться еще и между ног, чтобы усилить впечатление деревенской невинности. Первое, что она сказала Галлорану, усевшись рядом с ним на табурет в баре, было:
– Привет! Меня зовут Ким. Я из Дулута в Миннесоте.
Она понятия не имела, где находится этот самый Дулут и даже сама Миннесота. Впрочем, Галлоран тоже. Так что в этом они были на равных.
Сидя рядом с ним, Ким думала о том, как его, наверно, должно возбуждать, что девушка, так похожая на Ким Новак, кладет ему ладонь на колено и спрашивает: «Не хочешь поразвлечься?» Галлоран начал пить в двенадцать, когда открылись бары. По воскресеньям питейные заведения открывались только в двенадцать, когда заканчивалась воскресная служба и прихожане выходили из церкви – и, естественно, шли прямиком в бар. К половине второго, когда к Галлорану подсела Ким, он успел выпить три порции виски с содовой и, по чести сказать, чувствовал себя не очень хорошо. Галлоран был ирландец, а принято считать, что все ирландцы – пьяницы, но дед Галлорана умер молодым от цирроза печени, и его отец за всю свою жизнь не взял в рот ни капли спиртного. Если бы отец узнал, что он выпил хотя бы кружку пива, он бы избил сына смертным боем. Поэтому сейчас Галлоран сознавал лишь, что девице, которая уселась рядом с ним и тянется к его паху, лет семнадцать, может быть, восемнадцать. И он был достаточно пьян, чтобы подумать, что она как две капли воды похожа на его жену, Джози, какой она была в том же возрасте, и на его дочку, Мойру, какой он увидел ее вчера, когда она послала его подальше. И он сказал девушке, сидящей на соседнем табурете:
– Зря ты так, Мойра...
– Так что, повеселимся, а? – шепнула она ему на ухо, подбираясь к его ширинке.
Галлоран двенадцать лет просидел в тюрьме и потому не понял бы смысла фразы, даже если бы был трезв – а он к тому же был пьян и плохо расслышал. Поэтому просто кивнул.
– О'кей? – уточнила она. – Пошли, да? Давай, расплачивайся за выпивку и пошли отсюда.
– Ага, – сказал Галлоран, снова кивнул, достал из бумажника десятидолларовую купюру и положил ее на стойку. Ким приметила, что в бумажнике у него толстая пачка баксов. То, что он в стельку пьян, она приметила еще раньше и решила, что, если сумеет верно разыграть свои карты, других клиентов ей сегодня ловить не понадобится. Трахнуться с ним по-быстрому, выгрести бабки – и привет, мистер, поливайте фикусы. На самом деле, не считая той десятки, в бумажнике было сто шестьдесят долларов – все, что осталось у Галлорана от двух сотен, которые ему удалось одолжить у старого приятеля – они когда-то вместе работали в телефонной компании. Это было еще до всех этих неприятностей, когда Галлоран был одним из лучших телефонистов в городе. Он слез с табурета, и девица взяла его под руку. И они вместе вышли из бара, где работал кондиционер, и окунулись в послеобеденный жар городской улицы.
К тому времени, как они дошли до отеля на одной из боковых улочек рядом с Ласситер, до Галлорана дошло, что эта девушка – не его дочь Мойра и не его жена Джози. Впрочем, Джози она и не могла быть – Джози ведь давно умерла, он сам убил ее топором двенадцать лет назад. Кроме того, до него дошло, что эта девушка – шлюха. Но он подумал: «Ну и что, черт возьми? Какая разница?» Он уже так давно не был с женщиной! В тюрьме вместо женщин были мальчишки. Берешь за глотку какого-нибудь зеленого лопуха, который только что попал за решетку, объясняешь ему, чего тебе надо, и он либо дает тебе, либо ты расписываешь его смазливую мордашку под орех. Если он настучит начальству, ловишь его где-нибудь в тихом уголке – в тюрьме таких уголков уйма, – и на этот раз его имеют уже вдесятером. И он твой с потрохами. Он ходит за тобой хвостом, бреет себе ноги, если тебе этого хочется, позволяет тебе рисовать ему сиськи на спине. В тюрьме такие порядки. Либо ты ешь, либо тебя едят. Не нравится – не воруй.
– Ты тут живешь? – спросил он.
– Не, просто комнату снимаю, – сказала Ким.
– И сколько это будет стоить? – спросил он.
– Поговорим об этом наверху, о'кей? – ответила она и подмигнула портье, который выдавал ей ключ.
Комната была на пятом этаже – зачуханная конурка, сильно смахивающая на камеру в Кастлвью. Кровать у стены, на единственном окне – пыльные перекошенные жалюзи, у противоположной стены – ободранный туалетный столик, дверь в сортир открыта, на унитазе – присохшая вчерашняя блевотина. Галлоран закрыл дверь сортира, потом подошел к окну, раздвинул жалюзи и посмотрел вниз, на улицу. Прохожие двигались как в замедленной съемке – в эту проклятую жарищу не хотелось делать резких движений. В комнате была духота. Он поднял жалюзи и распахнул окно. Когда он обернулся, девушка сидела на кровати.
– Как, ты сказала, тебя зовут?
– Ким.
– Ах да, конечно.
– А тебе что, не нравится? – улыбнулась она.
– Да нет, хорошее имя.
– Тебе не кажется, что я похожа на Ким Новак?
– Ну, вот теперь, когда ты об этом сказала...
Она была похожа на Ким Новак не больше, чем он сам.
– Говорят, я на нее здорово похожа.
– Ага, похожа. Так сколько это будет стоить?
– Как насчет пятидесяти?
– А как насчет вернуться обратно в бар?
– Сорок?
– Двадцать пять.
– О'кей, – сказала Ким. Она по-прежнему думала о деньгах, которые видела в его бумажнике. – Но только деньги вперед, ладно? В смысле, прежде, чем мы начнем. Так полагается.
– Да, конечно, – сказал Галлоран. Он достал из кармана бумажник и протянул ей две десятки и пятерку.
– Спасибо, – сказала она.
– Сколько тебе лет-то? – спросил он.
– Семнадцать. – Ей было двадцать два, она уже семь лет была шлюхой и с незапамятных времен сидела на героине. – Но мне говорили, что я выгляжу моложе своих лет.
– Да, в самом деле, – сказал Галлоран. Теперь, когда он начал трезветь, он думал, что она выглядит лет на двадцать восемь – двадцать девять.
– Ну что, давай? – спросила Ким.
– Давай сперва немного поболтаем, ладно?
– Конечно, – сказала она. – Как захочешь.
Она все еще думала о деньгах в бумажнике и о том, не удастся ли ей уболтать его послать за бутылкой. Если сунуть коридорному пару баксов, он найдет кого-нибудь, кто сбегает. Ей не нравилось, как быстро он трезвеет. Добраться до его бумажника ей удастся только в том случае, если он будет по- прежнему пьян в стельку.
– Может, пока мы будем болтать, послать кого-нибудь за бутылкой? – предложила она.
