Лёд

Сяду в лодку и буду ловить рыбу.

– Не забудь захватить с собой кофейник, – съехидничал Мейер.

– Вот, – сказал Мисколо, – Пако Лопес. Притащи обратно, когда закончишь.

– Чтобы ты подшил его в четверг – после дождичка.

– Ха-ха, – сказал Мисколо, не улыбнувшись. – Ну и юмор у тебя.

Время близилось к полудню. В комнате детективов стояла тишина. Все просматривали кучу бумаг о Пако Лопесе. Стреляли во вторник ночью, чуть более чем за семьдесят три часа до того, как из того же ствола была убита Салли Андерсон – на другом конце города. Труп девушки нашли в 00.30 утра тринадцатого; Пако Лопеса убили в 11.00 вечером девятого числа. Убитой было двадцать пять лет, она была белой, работала по найму. Лопесу было девятнадцать, он был «латинос», ранее был арестован за хранение наркотиков с намерением продажи, он избежал наказания – получил условное: тогда ему было всего пятнадцать. А теперь, поздним вечером во вторник, когда осматривали содержимое его карманов, обнаружили шесть граммов кокаина и стянутую пачку стодолларовых купюр на общую сумму тысячу сто. Казалось, между двумя трупами – очень малая связь. Но в обоих случаях стреляли из одного и того же ствола.

Дополнительные отчеты о Лопесе подтверждали, что он продолжал торговать наркотиками после первого задержания. Его уличная кличка была Эль Снорто[1]. В испанском языке такого слова не существовало, но «латиносы» или испано-язычные обитатели 87-го участка позволяли себе такого рода кислый юмор. Все, кого допрашивали Карелла и Мейер, сходились на том, что Пако Лопес – сукин сын и убили его поделом. Многие даже желали ему более мучительной смерти, не такой простой, как от двух выстрелов в грудь с близкого расстояния из ствола тридцать восьмого калибра. Одна из его бывших подружек расстегнула блузку и показала детективам ожоги от сигарет, которые Лопес оставил ей на память – на каждой груди. Даже мать Лопеса согласилась (она перекрестилась при этом), что жить на свете без него будет лучше.

Допрос известных мелких дилеров наркотиков показал, что Лопес в действительности был оператором чуть выше уровня «мула» в иерархии «вторичного распределения» кокаина, как выразился один из дилеров. У Лопеса была небольшая клиентура, которым он поставлял товар по умеренным ценам, и если ему удавалось заработать тысячу – тысячу двести в неделю, то это было много. Слушая это, Мейер и Карелла, каждый из которых зарабатывал только по две тысячи в месяц,задавались естественным вопросом: правильно ли они выбрали профессию? Прочие, более везучие дилеры сходились в том, что Лопес не стоилтого, чтобы его убивать. Он не представлял угрозы ни для кого, скромно трудился в своей нише. Все высказывали предположение, что его укокошил какой-нибудь злобный псих. Может быть, Лопес стал продавать порошок более мелкими дозами, пытаясь таким образом выжать больше денег, и какой-то клиент рассердился и всадил в него пулю? Обыкновенное дело. Но как тогда кокаиновое убийство связать с убийством Салли Андерсон?

– Знаешь, о чем я жалею? – спросил Карелла.

– О чем?

– О том, что это дело попало к нам.

* * *

Смотритель здания на улице Норт-Кэмпбел, в котором жила Салли Андерсон, не обрадовался, когда они пришли. Его разбудили около часу ночи и допрашивали двое детективов, и потом он не мог заснуть до половины третьего, а в шесть надо было вставать – выставлять на улицу мусорные баки к приезду уборочных машин, затем надо было почистить тротуар от снега, и сейчас было без десяти двенадцать, и он проголодался, хотел съесть свой ленч и не имел никакого желания разговаривать с ещедвумя детективами, тем более что он даже не видел, что произошло, и почти не знал девушку.

– Я только знаю, что она живет в этом доме, – сказал он. – Зовут ее Салли Андерсон, она проживает в квартире «3-А». – Он говорил о девушке в настоящем времени, будто та была жива... Да если и нет – какое это имеет к нему отношение?

– Она жила здесь одна? – спросил Карелла.

– Насколько я знаю.

– Что это значит?

– Ах, эти молодухи, нынешние-то! С кем они живут? С одним хахалем, с двумя, с другой шалавой, с кошкой, с собакой, с золотой рыбкой – кто знает? Да и кому какое дело?

– Но, насколько вам известно, – терпеливо настаивал Мейер, – она жила здесь одна.

– Насколько мне известно, – сказал смотритель. Он был седым и сухопарым, он прожил всю жизнь в этом городе. И днем, и ночью бывали ограбления в этом здании, да и в других зданиях, где ему приходилось работать раньше. Преступления ему были не в новинку, и подробности его не интересовали.

– Вы позволите нам взглянуть на квартиру? – спросил Карелла.

– Пожалуйста, – ответил смотритель, проводил их наверх и отпер дверь.

Квартира была маленькая, эклектично обставленная: старинные и современные вещи бок о бок. На кожаной кушетке лежали подушки, на полу – ковер, на стенах висели забранные в рамки афиши различных представлений, в том числе ныне популярной «Жирной задницы». У двери в ванную комнату висело несколько профессиональных фотографий девушки в трико в различных балетных позах. Висел плакат балетной труппы «Садлерз-Веллз». На кухонном столе стояла бутылка белого вина. Ее календарь- ежедневник они нашли у телефона в спальне, на ночном столике рядом с кроватью – огромным королевским ложем, укрытым лоскутным одеялом.

– Ты звонил в лабораторию? – спросил Мейер.

– Они уже закончили, – кивнул Карелла и взял в руки ежедневник. Это был крупный блокнот, в котором листы соединялись при помощи пружинки: каждая страница открывала очередной день. Большая оранжевая пластмассовая скрепка играла роль закладки на странице двенадцатое февраля.Мейер извлек записную книжку и стал записывать, какие встречи были назначены с начала месяца. Он переписывал назначения на четверг, 4 февраля, когда в дверь позвонили. Детективы переглянулись. Карелла пошел к двери, отчасти предполагая, что пришел смотритель – потребовать ордер на обыск или что-то в этом духе. За дверью стояла девушка.

– Ах! – сказала она, увидев Кареллу.

Она посмотрела на номер на дверях, словно усомнилась, не перепутала ли квартиру. И нахмурилась. Она была высокого роста, пять футов девять дюймов, гибкая, восточного типа, с черными как ночь волосами и раскосыми глазами. Она носила черную куртку поверх синих джинсов и высокие черные сапоги. Сдвинутая набок желтая лыжная шапочка закрывала одну бровь. Длинный черно-желтый шарф свисал почти до колен.

– Я вас знаю? – спросила она.

– Не думаю, – ответил Карелла.

– Где Салли? – спросила она и стала всматриваться в квартиру. В глубине появился Мейер: он вышел из спальни и теперь стоял в гостиной. Оба были одеты в плащи. Она снова быстро взглянула на Мейера и потом на Кареллу.

– Что все это значит? – спросила она. – Что здесь происходит?

Она отступила на шаг, быстро взглянула через плечо в сторону лифта. Карелла отлично знал, о чем она думает. Двое незнакомцев в плащах, никаких признаков ее подруги Салли – она застала в квартире грабителей.

– Мы из полиции, – сказал он, чтобы она не паниковала.

– Вот так, да? – с сомнением произнесла она и снова обернулась к лифту.

Местная, решил Карелла, и почти улыбнулся. Он извлек кожаный футлярчик из кармана, открыл его и показал девушке свой значок и удостоверение.

– Детектив Карелла, – сказал он. – Восемьдесят седьмой участок. А это мой напарник, детектив Мейер.

Девушка наклонилась, чтобы разглядеть значок. Она наклонилась от пояса, не сгибая ног и спины.

Танцовщица, решил Карелла. Она выпрямилась снова и поглядела ему прямо в глаза.