здесь же, компанию кипам белья, мусорным ведрам и книгам составляли пятеро детей, все моложе семи лет. Двое в ползунках, трое в трусиках. Каждый, похоже, этим утром выкупался в воде, в которой чуть раньше вымыли посуду.
Низкорослый, лысый мужчина кормил ребенка, сидящего на высоком стульчике. Он коротко глянул на Флетча. Глаза у него были удивительные, светло-светло синие. Цвет глаз передался четверым детям, но не того оттенка.
— …перевозка партии разрывных пуль… — донеслось из телевизора.
Женщина выключила телевизор, и теперь на кухне грохотал лишь танк, преодолевающий препятствия на полу, с криками дрались двое детей на полу да вопил ребенок поменьше, посаженный на драную подушку у стены.
— Ронни, — обратилась женщина к вопящему мальчишке, — перестань орать, а не то получишь по зубам. Угроза действия не возымела: вопли продолжались.
— У вас есть машина? — спросила женщина Флетча.
— Да. Вы — Нэнси Фарлайф?
— Он приехал к тебе? — полюбопытствовал мужчина.
— Да нет, ему нужен ты, Том. Насчет какой-то работы.
— Я приехал к вам обоим, Нэнси. Я из газеты.
— А-а-а, — протянула она. — Насчет убийства отца. — На ней была широкая, землистого цвета юбка и зеленая, в грязных пятнах, блуза. Белые, не знающие загара руки и ноги, обвислый живот, волосы, висевшие слипшимися прядями. — Сказать мне вам нечего, но нужно кое-куда съездить.
— Я вас отвезу.
— Наша машина сломалась, — пояснил, не отходя от стола, мужчина. — Разбилась. Kaput. Порушилась.
— Мне следовало съездить вчера.
— Да, да, — покивал мужчина. — Принести Бобби благую весть.
— Присядьте, — Нэнси сбросила со стула на пол стопку газет и телефонный справочник. — Я только переоденусь. — Она оглядела свою одежду. — Том, стоит мне переодеваться?
Ребенок на подушке перестал плакать. На его лице появилось решительное выражение.
— Будь всегда в одном и том же, дорогая.
Решительный ребенок поднялся с подушки. Пересек кухню. Схватил танк и вышвырнул его в окно.
Теперь трое детей орали и дрались друг с другом. Наиболее эффективным средством борьбы они полагали вырывание волос. При удачном результате крики становились пронзительнее.
— Я только переоденусь, — решила Нэнси.
Флетч выглянул в окно кухни. Во дворе танк атаковал сломанную детскую коляску.
— Чух, чух, чух, чух! — пыхтел Том Фарлайф. — А теперь паровозик подходит к тоннелю. Открываем тоннель! — Ребенок открыл рот, Том отправил в него ложку пюре. — Отлично. Чух, чух, чух, чух. — За первой ложкой последовала вторая. Миска уже практически опустела.
— Социальная защита! — процитировал Флетч. — Тротуары города! Дорога без жалости! Ограбленные старушки!
— Ага! — Ребенок доел пюре, и Том вытер ему рот заскорузлой тряпкой. — Вы знакомы с моими стихами.
— Вы называете их поэзией насилия?
— Именно так! — Том вытащил ребенка из высокого стульчика и осторожно опустил на пол.
Подошел к самому младшему из детей, лежащему в пластмассовой колыбельке у самой плиты. Принес его вместе с колыбелькой, поставил ее на стол.
— Ваши стихи не такие, как у всех.
— Да, не такие. — Том пытался открутить крышку бутылочки с молочной смесью. — Почему бы вам не назвать их прекрасными?
Он передал бутылочку Флетчу, тот справился с крышкой и вернул бутылочку Тому.
— Подходит ли к ним эпитет «прекрасные»? — спросил Флетч.
— Почему нет? — Том закрепил на бутылочке соску. — Чух, чух, чух. — Младенец открыл рот. Том вставил в него соску. — В насилии есть красота. Она привлекает людей.
Держа бутылочку у рта младенца, Том посмотрел на пол, где возились и дрались уже четверо его детей. У одного из царапины на руке текла кровь. Второй заработал свежий «фонарь» под левым глазом.
— Потому-то у меня так много детей, — продолжил Том Фарлайф. — Посмотрите на их ярость. Разве она не удивительна? Ничем не сдерживаемое насилие. Я жду не дождусь того времени, когда они станут подростками.
— Возможно, ваши мечты осуществятся. И сколько из них, по-вашему, выживет?
— Вас тоже влечет насилие.
— Не то чтобы очень.
— Вы смотрите футбол?[20]
— Да.
— Разве футболисты не насильники? — Ни у одного мужчины Флетч не видел таких мягких, пухлых рук. — Человека окружает насилие. Вот этот инструмент человеческого общения, — Фарлайф указал на телевизор, — каждый день обрушивает на нас больше насилия, чем большинство людей видит за всю жизнь. Не на экране, а наяву. Почему нас так тянет к насилию?
— Насилие завораживает, — ответил Флетч. — Людям хочется смотреть на насилие, обрушивающееся на других. Наверное, потому, что они представляют себя в роли насильников.
— Красота. Завораживающая красота насилия. Абсолютная ирония. Почему ни один поэт до меня не узрел этого?
— «Узкие, перетянутые поясом бедра, располосованные автоматным огнем. Каждая пуля, рвущая кожу, выворачивающая плоть, отбрасывает тело, отрывает его от ног. И вот идеальный воин кланяется своей смерти, поворачивается и падает», — процитировал Флетч.
— Прекрасно.
— Я это все видел.
— И это прекрасно. Признайтесь, — Том Фарлайф наклонил бутылочку. — «Он убит, но погиб не зазря. Его смерть — его жизнь. И он идеал и в этом».
— Какой курс читаете вы в университете?
— Творчество Джефри Чосера.[21] Еще сравнительный анализ произведений Джона Драйдена[22] и Эдмунда Спенсера[23] А также английский для первокурсников.
— Вы знакомите их с «Кентерберийскими рассказами»?
— Да, — Том поднял бутылочку, в которой осталось несколько капель, снял соску, допил их сам.
Младенец заплакал.
Том отнес бутылочку к раковине и вымыл ее.
— Вы проявили насилие по отношению к вашему тестю?
— Да, — кивнул Том. — Я женился на его дочери. Он нам этого не простил.
— Он ни разу не приезжал, чтобы посмотреть на внуков?
— Нет. Я сомневаюсь, что он знал, сколько у нас детей и как их зовут. Жаль. Он бы оценил их по достоинству.
Флетч наблюдал, как один из отпрысков Фарлайфа бросил морковку в голову другого.
— Думаю, что да.
— В Дональде Хайбеке не было ни грана честности.
— Вы живете в нищете, а ваш тесть — мультимиллионер.
— Убил ли я своего тестя? — Низкорослый, пухленький мужчина повернулся к раковине спиной и вытер руки листом газеты. — В этом не было бы иронии.
