груди.
— Сдается мне, Ребекка, что Рик — это только начало. “Зеленые луга” не смогут тягаться с ценами, которые устанавливает супермаркет. На прошлой неделе мы опустили цены для постоянных клиентов, а еще через пару дней “Большой Поль” снова обставил нас. Наверное, так бывает всегда — прежде чем станет хорошо, все идет как попало. Хорошие времена не приходят просто так.
Я увидел, как рука отца сжала мамину руку и она тоже ответила пожатием. Они понимали друг друга, и впереди им предстояла очень долгая жизнь.
— И вот еще что.
Отец замолчал. Было видно, что начать эту часть разговора, чего бы она ни касалась, он готовился уже давно.
— Сегодня днем я разговаривал с Джеком Марчетте. Он был на заправке “Шелл”, когда я остановился там залить бензин. Он сказал…
Отец снова замолчал, словно в его горле что-то застряло.
— Он сказал, что, кроме него, Джей-Ти сумел отыскать только одного добровольца. И знаешь кого? Мама молча ожидала продолжения.
— Человека-Луну.
Невеселая улыбка промелькнула на лице отца.
— Представляешь? Среди всех здоровых мужиков в этом городе только Джек и Человек-Луна решились встать на сторону Джей-Ти против Блэйлоков. Я глубоко сомневаюсь, что Человек-Луна вообще когда-нибудь в жизни держал в руках пистолет, не то что в кого-то стрелял! А остальные решили, что лучше отсидеться дома в безопасности. Вот так.
Мама вырвала руку из руки отца и отвернулась. Тогда отец взглянул на меня так пристально, что я поежился на стуле, потому что от этого пронизывавшего насквозь взгляда мне стало не по себе.
— Что за отец у тебя, напарник? Завтра можешь рассказать в школе, как твой отец помогает поддерживать в городе порядок и справедливость.
— Нет, сэр, я ничего не собираюсь говорить, — сказал я. — Нет уж, расскажи всем все как есть.
— Я уверена, что не увижу отцов одноклассников Кори, выстроившихся в очередь кандидатов на пулю Блэйлоков! — крикнула мама, взволнованная и напряженная. — Где эти бравые парни, которые отлично умеют обращаться с ружьями? Или они только болтать горазды? Где наши храбрые охотники? Где наши драчуны-пустобрехи, у которых на словах было столько драк, что не хватит пальцев на руках и ногах у всех членов их семейств, которые легко решают все свои проблемы с помощью кулаков и пистолетов и которым весь мир ничего не стрит за пояс заткнуть?
— Я не знаю, где они.
Отец оттолкнул стул и поднялся.
— Зато я знаю, где я сам.
С этими словами он повернулся и направился к входной двери. Задыхаясь, мама спросила, с испугом глядя отцу в спину:
— Куда ты идешь?
Отец остановился. Постояв так, между нами и дверью, он поднял руку к лицу.
— Я иду на крыльцо, Ребекка. Просто на крыльцо. Хочу посидеть один. Мне нужно подумать.
— На улице холодно и идет дождь!
— Ничего, я это переживу, — ответил отец и вышел. Он вернулся обратно примерно через тридцать минут. Усевшись в свое кресло перед камином, он стал греться. Был вечер пятницы, и мне разрешалось посидеть вечером подольше. В половине одиннадцатого, когда пришло время идти в постель, отец все еще сидел в кресле перед очагом, положив руки локтями на подлокотники и устроив подбородок на сцепленных руках. Ветер рвался в дом и стучал в окна, дождь бил в стекла горстями, стараясь процарапать их насквозь.
— Спокойной ночи, мама! — попрощался я. Мама тоже пожелала мне спокойной ночи, на минутку оторвавшись от своей геркулесовой работы на кухне.
— Спокойной ночи, папа.
— Кори?
— Да, сэр?
— Если мне вдруг придется убить человека, чем я буду отличаться от того убийцы, который приковал несчастного к рулю автомобиля и отправил на дно озера Саксон?
Я задумался над ответом на несколько секунд.
— Это будет совсем другое дело, сэр. Потому что в вашем случае ты убьешь для самозащиты.
— Откуда ты знаешь, что тот человек тоже каким-то образом не защищал себя?
— Трудно сказать. Возможно, так оно и было. Но ему нравилось то, что он делал, а ты не станешь убивать с удовольствием, ведь так?
— Да, — ответил отец. — Убийство вызывает у меня отвращение.
Я хотел сказать еще кое-что. Но я не знал, захочет ли услышать это отец. Но я должен был сказать.
— Сэр? — позвал я.
— Что, Кори?
— Мне кажется, что мир и покой для себя можно завоевать только своими руками. Мне кажется, что за мир и покой нужно сражаться, хочешь этого или не хочешь. Как это случилось, например, с Гочей Брэнлином и Джонни. Джонни никогда не дрался. Он и сейчас не похож на драчуна. Но его заставили драться. И в результате он завоевал мир и покой для всех нас, его друзей.
Слушая меня, отец сидел неподвижно. Выражение его лица совершенно не изменилось, и я не знал, понимает ли он, что я имею в виду.
— Как вы считаете, я прав?
— Совершенно прав, — отозвался он. Потом поднял на меня глаза, и я заметил, как уголок его рта растянулся в улыбке.
— Завтра утром играет Алабама, будут передавать по радио. Тот еще будет матч. А тебе пора идти в кровать.
— Хорошо, сэр, — ответил я и маршевым шагом отправился в свою комнату.
Я проснулся в семь часов от урчания мотора, который заводили после ночного заморозка. — Том! — услышал я крик матери с крыльца. — Том, не смей!
Выглянув в окно, я увидел, как мама, еще в халате, бежит через улицу. Но пикап уже набрал скорость, его было не догнать.
— Не надо! — закричала мама. Из окошка пикапа показалась рука отца и несколько раз взмахнула на прощание.
— Не уезжай, Том!
По всей Хиллтоп-стрит лаяли собаки, проснувшиеся от суматохи и криков на улице. Я знал, куда направлялся отец. И я знал, почему он туда поехал.
Ночью он принял решение и теперь намеревался идти до конца. Мне стало до чертиков страшно за него. Он ехал туда, где мог завоевать мир для себя и своей семьи, не дожидаясь, пока мир и покой установятся сами собой.
Утро стало настоящей пыткой. Мама едва ли сказала два слова. Она бродила по дому в халате, глаза ее были полны смертельного ужаса. Каждые пятнадцать минут она звонила в участок и звала к телефону отца, пока наконец в девять часов он не запретил ей больше подходить к телефону и набирать его номер.
В девять тридцать я поднялся и оделся. Я натянул джинсы и рубашку, а поверх надел еще и свитер, потому что, несмотря на то что в голубом небе солнце ярко сияло, на улице было довольно холодно. После этого я почистил зубы и причесался. Потом стал следить за тем, как стрелка часов подкрадывается к десяти. Все это время я только и думал, что об автобусе “Трэйлвей”, о тридцать третьем автобусе, который преспокойно катил себе к нашему городу по извилистой дороге между холмами. Прибудет ли он точно по расписанию, или, может, запоздает на несколько минут, или вдруг появится раньше обычного? Сегодня
