жизнь и смерть моего отца, шерифа Эмори, Человека-Луны и шефа Марчетте зависела от такой мелочи, как лишняя секунда. Я изо всех сил гнал от себя эти пугающие мысли. Но мысли упорно возвращались, отравленные страхом, словно ядовитый плющ. Я понял, что в десять тридцать, не позже, я должен буду уйти из дома. Мне необходимо было быть там, на месте событий, чтобы видеть отца. Я не мог сидеть дома и ждать, когда по телефону позвонят и скажут, что Донни Блэйлок уехал в автобусе под охраной судебных исполнителей, или что отец лежит на дороге с пулей Блэйлоков в груди. Я должен был быть там. Я надел на руку “таймекс” и приготовился к выходу.
Когда до одиннадцати оставалось всего ничего, мама разнервничалась так, что включила одновременно и радио, и телевизор и принялась готовить три пирога сразу. Матч Алабамы вот-вот должен был начаться. Но мне было на это наплевать.
Я вошел в кухню, где пахло тыквой и ореховым маслом, и сказал:
— Мам, я пойду схожу к Джонни.
— Что? — Моментально обернувшись ко мне, мама уставилась на меня дикими глазами. — Куда ты собрался?
— К Джонни. Мы договорились встретиться, чтобы… — Я бросил взгляд на радио.
Го-о-ол! — завыл стадион.
— Чтобы послушать игру по радио, — объяснил я. Это была святая ложь.
— Нет, никуда ты не пойдешь! Ты останешься здесь, со мной!
— Но я обещал Джонни…
— Я сказала тебе… — Лицо мамы исказилось от гнева. Она с маху грохнула тазик, в котором сбивала яйца, о стол. Готовая смесь для тыквенного пирога расплескалась по всему столу, и желтоватые потеки закапали на пол. Ложки и прочие кухонные принадлежности, перепачканные в муке, со звоном попадали на пол. Слезы буквально брызнули из ее глаз, она подняла руку ко рту, чтобы заглушить крик боли и обиды, готовый сорваться с ее губ.
Холод на улице, а в животе такая жара, что чертям лихо придется. Вот что творилось со мной в тот момент.
— Мне нужно идти, — твердо повторил я. Мама больше не могла сдерживать крик.
— Тогда давай, иди! — закричала она, потому что нервы ее больше не выдержали; мука, которую она переживала уже несколько часов, а то и дней, наконец взяла верх.
— Иди куда хочешь, мне все равно!
Я повернулся и стремглав выскочил из кухни, не дожидаясь, когда вид маминых слез ослабит мою решимость и мои ботинки врастут в пол. На улице я вскочил на Ракету, услышав, как за моей спиной что-то с громом полетело на пол. Навалившись на педали, я что есть духу покатил к Риджерон-стрит, чувствуя, как уши немеют от холодного ветра.
В тот день Ракета был особенно быстр, словно предчувствуя близкую трагедию. Вокруг в субботней дреме лежал мой город; холод загнал в дома всех обитателей, за исключением нескольких детишек, да и повод посидеть дома был отличный:
“Медведи” должны были заработать сегодня очередное очко. Я наклонился вперед, чтобы разрезать подбородком ветер. Шины Ракеты стучали по выбоинам мостовой, потом вдруг мои ноги потеряли педали и колеса принялись крутиться сами собой.
Я добрался до заправки ровно в одиннадцать пятнадцать. Заправка была маленькая, всего-то пара колонок да компрессор. В конторе при заправке, примыкавшей к гаражу на две машины, жил престарелый владелец заправки мистер Хайрам Уайт — горбун, который обычно расхаживал между выставленными на продажу гаечными ключами, покрышками и приводными ремнями, словно Квазимодо между колоколами. Хайрам Уайт неподвижно сидел за рабочим столом, подперев ладонью голову и наставив ухо в радиоприемник. На углу дощатой заправки висел желтый жестяной знак с надписью “Автобусные линии “Трэйлвей””, прикрученный к стене ржавыми винтами. Я оставил Ракету на заднем дворе заправки, среди пустых банок из-под масла, потом подошел на угол и уселся прямо на тротуар на солнышке дожидаться полудня.
Без десяти двенадцать мои кулаки сжались так, что ногти впились в ладони — я услышал звук моторов. Я подкрался к углу и выглянул на улицу. К остановке “Трэйлвей” подъехали одна за другой машина шерифа и пикап моего отца. Рядом с отцом в пикапе сидел Человек-Луна, на голове которого красовался его обычный котелок. Шеф Марчетте находился в машине шерифа, за спиной которого виднелся арестованный.
Донн и Блэйлока переодели в серую одежду заключенного. Машины остановились, но никто из них не вышел. Все четверо остались сидеть неподвижно; моторы продолжали мерно работать.
Из своей конторы выбрался мистер Уайт и направился к машине шерифа, скособоченный, будто краб. Шериф Эмори опустил окошко со своей стороны и обменялся с хозяином заправки несколькими фразами, из которых я не расслышал ни слова. Затем мистер Уайт возвратился в свою контору. Через минуту он снова появился в перепачканной маслом куртке-хаки и бейсбольной кепке. Забравшись в свой “десото”, он торопливо укатил восвояси, оставив за собой только несколько облачков сизого дымка, напомнивших мне точки и тире азбуки Морзе.
Шериф снова поднял окно. Я бросил взгляд на “таймекс”. До двенадцати оставалось две минуты.
Две минуты минули, но автобус не появился.
— Не двигайся, паренек, — внезапно сказал кто-то позади меня.
Прежде чем я успел повернуться, крепкая рука сжала мой затылок будто тисками. Жилистые пальцы впились так глубоко, что сердце заледенело от ужаса.
Рука на моей шее потянула назад, и я отодвинулся от угла здания. Кто этот злодей, что подкрался ко мне так незаметно и застал врасплох, — Вэйд или Бодин? Господи, помоги мне! Осталась ли у меня возможность как-то предупредить отца? Рука незнакомца продолжала тянуть меня назад до тех пор, пока мы не оказались за свалкой пустых банок из-под масла. Потом меня отпустили, и я наконец смог повернуться, чтобы увидеть лицо захватчика.
— Что ты здесь делаешь, парень, черт возьми? — спросил меня мистер Оуэн Каткоут.
Я не мог говорить. Мистер Каткоут усмехнулся; его покрытое коричневыми пятнами лицо под пропотевшей грязной ковбойской шляпой, в форме которой было больше от Габби Хейца, чем от Роя Роджерса, сморщилось. Немытые и нечесаные светлые волосы мистера Каткоута как попало свисали на его плечи. Помимо невероятно грязных черных штанов и свитера болотного оттенка, на мистере Кате был старинный брезентовый плащ-пыльник, выглядевший скорее засаленным, чем запыленным. Обтрепанные полы пыльника свисали почти до колен его хозяина, ровно до голенищ простых черных сапог. Но не это было причиной моей немоты. То, из-за чего я забыл человеческий язык, был кожаный ремень с патронташем, накрест висевший на тощей талии Каткоута, а также револьвер с костяной рукояткой, засунутый в романтически потертую кобуру на левом боку. Револьвер был повернут скобкой курка вперед. Мистер Каткоут присмотрелся ко мне, прищурив глаз.
— Я задал тебе вопрос, — напомнил он.
— Мой отец, — сумел-таки выдавить я. — Он здесь. Чтобы помочь шерифу.
— Вот оно что. Что ж, верно, твой папаша действительно здесь. Хотя это не объясняет, почему здесь находишься ты.
— Я просто хотел…
— Чтобы тебе прострелили голову? Или я плохо знаю Блэйлоков, или здесь наверняка будет заварушка. Будет стрельба, паренек, понятно? Так что давай-ка садись на свой велик и дуй отсель подобру-поздорову.
— Автобус опоздал, — сообщил я, пытаясь сменить тему разговора.
— Не заговаривай мне зубы! — шикнул на меня мистер Каткоут. — Давай крути педали! Он подтолкнул меня к Ракете. Я не собирался сдаваться. И уходить тоже не собирался.
— Нет, сэр, — твердо ответил я. — Я останусь здесь с отцом.
— Хочешь, чтобы я тебе зад надрал прямо тут, на этом самом месте?
На шее мистера Ката надулись жилы. Я сжался, ожидая порки, по сравнению с которой то, что устраивал обычно отец, могло показаться ласковым поглаживанием пуховкой для пудры. Мистер Каткоут
