Что-то звякнуло у моего уха, ударившись о жесть вентиляционной трубы.
— А, черт! — выругался Щеглов, толкнув меня в укрытие. — Он нас заметил. А метко бьет, мерзавец! Не зацепил?
Я сказал, что нет, не зацепил, и почувствовал дрожь в коленях. Пройди пуля тремя сантиметрами правее, и не писал бы я сейчас эти строки. Удивительно, но я не слышал выстрела.
Выхватив пистолет, Щеглов ринулся вперед. Я последовал за ним, но поскользнулся и во весь рост растянулся в густом месиве из снега, льда и воды. На душе сразу стало гадко и неуютно. В темноте прозвучало два выстрела, чьи-то ноги зашлепали по гудроновому покрытию. Я поднял голову и увидел, как незнакомец поднимается по лестнице, так и не добравшись до крыши. Очевидно, перестрелка спугнула его и он решил убраться, пока еще есть возможность. Сделка не состоялась.
Я бросился туда, где только что, по-моему, мелькнула фигура Щеглова, и чуть было не свалился ему на голову. Щеглов медленно исчезал в зияющем чернотой люке, правой рукой сжимая пистолет, а левой нащупывая невидимые в темноте скобы.
— Быстрей! — крикнул он, скрываясь во мраке.
Следуя за ним, я краем глаза заметил, что вертолет втянул в свое нутро веревочную лестницу и теперь плавно уходил в сторону, одновременно разворачивая корпус.
Я буквально съехал вниз по отвесной стене, едва касаясь ржавых металлических скоб, и очутился на лестничной площадке четвертого этажа. Этаж был погружен во тьму, но как раз над люком висела луна, и в ее холодном свете я едва различил фигуру Щеглова. Щеглов уже несся по лестнице, настигая невидимого врага и освещая себе путь фонарем, и мне оставалось лишь последовать за ним. На площадке третьего этажа мы нос к носу столкнулись с каким-то человеком, внезапно вынырнувшим из темного холла и тут же отпрянувшим назад. В руке его блеснул пистолет.
— Что случилось? — испуганно выкрикнул он.
Голос его показался мне подозрительно знакомым. Щеглов быстро вскинул свой пистолет на уровень груди.
— Не двигаться! — рявкнул он.
Луч фонаря упал на бледное лицо незнакомца. Это был Мячиков.
— Что вы, что вы! — пролепетал он, пятясь в холл. — Это же я, Мячиков! Опомнитесь, Семен Кондратьевич! Да что произошло, в конце концов?!
Щеглов сник и опустил оружие.
— Упустил, — глухо процедил он сквозь зубы.
— Вы видели здесь кого-нибудь? — быстро спросил я Мячикова. — Кто-нибудь пробегал?
— Нет… да… да-да! Пробегал! — вдруг заорал тот. — Как только я услышал выстрелы, сразу же бросился сюда. Вижу — сверху несется…
— Кто?!!
— Мужчина, плотный, высокий, седой, в длинном темном плаще, — затараторил Мячиков, вытаращив глаза. — А что, нужно было его задержать?
— Куда он побежал? — набросился на него я.
— Вниз!
Я резко повернулся к Щеглову.
— Семен Кондратьевич! Что же вы сидите…
В кромешной тьме я смутно различил его силуэт. Щеглов сидел на ступеньках с опущенной головой и совершенно безучастным видом.
— Поздно, — махнул он рукой. — Теперь уже поздно.
Снизу донесся топот множества ног и чьи-то приглушенные голоса. Щеглов резко поднялся.
— Уходим, — сказал он. — Нечисть полезла из «преисподней», и нам лучше убраться с ее пути. Мы еще не готовы к открытой схватке.
— Да-да, пойдемте скорее, — засуетился Мячиков, боязливо озираясь.
Еще не дойдя до своего номера, мы услышали, как несколько человек миновали лестничную площадку третьего этажа и умчались наверх.
— Зря торопитесь, ребята, — криво усмехнулся Щеглов. — Клиент уже отбыл. Проспали вы его.
— Ради всего святого, объясните, что здесь произошло? — взмолился Мячиков.
Мы как раз входили в наш номер. Глаза уже настолько привыкли к темноте, что дискомфорт от отсутствия освещения практически не ощущался.
Я вкратце рассказал ему о только что минувших событиях, хотя, честно признаюсь, сам не до конца понял их смысл.
— Ах, какая жалость, что он от нас ушел! — с сожалением воскликнул Мячиков. Мне показалось, что он заскрипел зубами.
— Артист — это пешка, — возразил Щеглов, — а вот Клиента мы упустили действительно зря.
— Ваша правда, — согласился Мячиков и вдруг застонал.
— Что с вами? — спросил я.
— Болит, — промычал он сквозь зубы. — Так болит, что… Я, с вашего позволения, покину вас, друзья. Мне лучше побыть одному.
— Конечно, идите, — ответил я, от всей души сочувствуя ему. — Если будет совсем плохо, дайте знать.
Мячиков ушел. Минут пять спустя Щеглов приложил ухо к стене, отделяющей наш номер от мячиковского, и прислушался.
— Стонет, — сказал он, садясь на кровать. — Несчастный человек.
— Еще бы! Зубы — дело нешуточное, — отозвался я.
Он вдруг вскочил, приблизился вплотную ко мне и шепнул в самое ухо:
— Запомни: зубы здесь совершенно не причем.
Я вопросительно уставился на него, но спрашивать ни о чем не стал: если нужно, Щеглов сам мне все объяснит. Но вместо этого он спросил:
— Кстати, кто, по-твоему, этот высокий, плотный, седой мужчина, которого видел Мячиков?
— Судя по описанию, это был седой доктор.
— Вот именно, судя по описанию. Ладно, Максим, ложись спать. Надеюсь, до утра больше ничего не произойдет.
Он оказался прав. Остаток ночи прошел спокойно, и тем не менее я долго не мог заснуть. В голове была сплошная каша, события, следовавшие одно за другим, совершенно сбили меня с толку. И лишь под утро я забылся тревожным, тяжелым сном, наполненным какими-то жуткими, сюрреалистическими сновидениями.
2.
Проснулся я поздно и сразу же вскочил с постели. Целый сонм дурных предчувствий не давал мне покоя. Щеглова в номере не было. Быстро одевшись, я вышел в коридор.
У раскрытого окна, того самого, через которое мы совершили ночную вылазку, спиной к коридору стоял Щеглов и курил. На подоконнике красовалось уже не менее полудюжины окурков.
— Встал? — покосился он на меня через плечо. — Отлично. Ступай к Сотникову и выпытай у него все до конца. Постарайся, Максим, сделать это, очень тебя прошу. И запомни: главное — истинное имя Артиста.
Дверь ближайшего номера отворилась, и из нее показался Мячиков. Ночью из-за темноты я не мог его хорошо разглядеть, но сейчас… Сейчас перед нами стоял человек, лишь отдаленно напоминавший того жизнерадостного, вечно улыбающегося Мячикова, которого я знал всего лишь сутки назад. Григорий Адамович был не то что бледен — он был зелен, зелен до желтизны, щеки его ввалились, глаза горели
