— Что случилось, граждане отдыхающие? — вежливо спрашивал Баварец. — Кто желал меня видеть и по какому поводу?
Далее я разобрал голос Ивана Ильича, но он говорил настолько тихо, что я ничего не понял.
— Увы, я не в силах удовлетворить вашу просьбу, товарищ, — вновь послышался невозмутимый голос Баварца. — Мои люди заняты поимкой опасных преступников, скрывающихся где-то в здании, каждый человек у меня на счету, а мне самому водить вас на оправку, согласитесь, не солидно. Так что решайте этот вопрос сами, коллегиально, без привлечения моих парней и по возможности в рамках этого помещения. По принципу: лучше пусть лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь. Всего хорошего, граждане, приятного вам отдыха. Всегда к вашим услугам.
В ответ раздалось несколько возмущенных голосов, но Баварец больше не отвечал — видимо, успел покинуть зал.
— Мерзавец! — крикнул кто-то.
— Да они просто самые настоящие фашисты! — в сердцах воскликнула какая-то женщина.
— И откуда они взялись на нашу голову?
И тут я услышал отчетливый голос Ивана Ильича:
— Нет, товарищи, они не фашисты. Тех толкала на убийство вера в превосходство арийской расы и в торжество идей национал-социализма, а этих — исключительно животные инстинкты.
— Закрой свою пасть, падаль, — ворвался в общий хор грубый голос Курта, — и не вякай без нужды, не то… — далее последовала длинная тирада с применением исключительно сленговых выражений, общий смысл которых сводился к тому, что у Курта вдруг возникло непреодолимое желание выяснить, сколько у собравшихся в зале зубов и у всех ли они стоят в шахматном порядке.
— Подонки, — промычал Фома и хрустнул скулами. Голубые глаза его потемнели, руки непроизвольно сжались в кулаки.
Мы снова принялись за окно. Рама шла туго, и нам пришлось немало повозиться, прежде чем мы без шума ее открыли.
— Послушайте, Максим, — шепнул мне Фома в самое ухо, когда мы почти что добились успеха, — вы, возможно, знаете, кого ищут эти мерзавцы, и потому вам небезынтересно будет узнать, что в зале не хватает шести человек.
— Вот как? — Это наблюдение меня весьма заинтересовало.
— Пока мы там сидели, я внимательно оглядел всех присутствующих и пришел к выводу, что шестерых среди нас нет. У меня хорошая память на лица, и я не мог ошибиться. Вы знаете, кто эти шестеро?
Я кивнул. Ими могли быть только Щеглов, Мячиков и четверо алтайцев. Мячикову удалось скрыться, Щеглов покинул здание еще до открытого выступления банды Баварца, а алтайцы были заодно с бандитами и поэтому в спортзал не попали. Мне вспомнились последние слова Щеглова о практикантке Кате, и у меня невольно защемило сердце. Где она сейчас? Грозит ли ей опасность и нуждается ли она в моей помощи? Я был в совершенном неведении.
— Для вас что-нибудь прояснилось? — спросил Фома. — Я имею в виду тех шестерых.
Я снова кивнул. Да, для меня многое прояснилось. Для меня совершенно ясным стало то, что я окончательно запутался. Пожалуй, здесь и сам Щеглов оказался бы в тупике. Все дело в том, что след Артиста растворился, исчез, растаял, словно никакого Артиста и в помине не было. Баварец не опознал Артиста среди собравшихся в спортзале — значит, его там действительно не было, а тех шестерых я знал достаточно хорошо, чтобы сделать аналогичное заявление относительно них. Мячиков и Щеглов были моими друзьями, в них я был уверен, как в самом себе, а алтайцы сами пострадали от Артиста и были его непримиримыми врагами. Выходит, что Артист не существует — физически не существует. Но он
Окно наконец отворилось, и я первым полез в него, стараясь делать это бесшумно и быстро. Перевалившись через подоконник, я оказался по колено в воде. Вода подступала чуть ли не к самому окну. Вцепившись обеими руками в водосточную трубу, так как под водой скрывался гладкий и скользкий лед, стоять на котором не было никакой возможности, я скорее почувствовал, чем услышал, как рядом со мной оказался Фома.
— Вот мы и на воле, — чуть слышно шепнул он.
Хороша воля, когда шаг ступить боишься без риска грохнуться в ледяную воду! Однако стоять здесь и трястись от холода было бы уже совсем неразумно. Осторожно ступая, мы двинулись вдоль стены, пригибаясь напротив окон, чтобы не быть замеченными из помещений первого этажа. Минуя небольшой навес, примыкающий к стене здания, и крест-накрест заколоченную дверь, неизвестно куда ведущую, Фома вдруг поскользнулся и с громким плеском упал в воду. Стараясь не терять драгоценных секунд, я схватил его за шиворот и буквально втянул под навес, где мы оба и затаились. Фома промок до нитки и дрожал теперь крупкой дрожью, губы его посинели, но глаза пылали такой жаждой деятельности, что я невольно улыбнулся.
— Пустяки, — прошептал он, бодрясь. — Обсохну.
То, чего я опасался больше всего, случилось: шум от падения Фомы привлек внимание бандитов. Скрипнула рама, и где-то над нами открылось окно. К счастью, навес надежно скрывал нас от посторонних глаз.
— Проклятье! Там кто-то есть! — послышался сверху настороженный голос.
Фома сильно сжал мне руку. После небольшой паузы кто-то ответил:
— Наверное, снег с крыши упал. Видишь, что творится…
Мимо нас, описав в воздухе дугу, пролетел окурок.
— Мрак, а не погода, — согласился первый.
Мы выждали еще минут десять и двинулись дальше вдоль стены. Что мы искали, на что надеялись, не смогли бы ответить ни я, ни Фома — нас толкала вперед исключительно вера в будущее и в счастливую нашу звезду. Обогнув угол здания, мы остановились. Прямо над нами уходила вверх пожарная лестница — та самая пожарная лестница, по которой минувшей ночью мы с Щегловым взобрались на крышу. Мы миновали ее и добрались до следующего поворота. Нашим взорам открылся ряд неказистых одноэтажных построек, выполняющих, по-видимому, функции хозяйственных и подсобных помещений. Среди них выделялся запертый гараж (на нем висел мощный амбарный замок), но автобусу, который привез нас сюда, места в гараже почему-то не нашлось: он одиноко стоял в стороне, чуть ли не до половины погруженный в воду. Ровная водная гладь ослепительно сверкала на солнце, заставляя нас жмуриться. Возможно, этот нестерпимый блеск послужил причиной галлюцинации, или нервное перенапряжение последних дней сыграло со мной злую шутку, но мне вдруг показалось, что в окне одной из построек мелькнул чей-то силуэт — мелькнул и тут же исчез. Я повернулся к Фоме, чтобы поделиться увиденным (либо померещившимся), но сдержался. Фома, не переставая дрожать, напряженно всматривался в сторону леса, лицо его выражало крайнюю степень озабоченности.
— Там люди, — произнес он с тревогой, кивая вдаль.
— Люди? — Я проследил за направлением его взгляда, но ничего не увидел, кроме мокрых сосен и рыхлого, покрытого коркой тающего льда, снега. — Я никого не вижу.
Он тряхнул головой, зажмурился и снова устремил взор на группу деревьев метрах в ста пятидесяти от нас.
— Странно, — сказал он растерянно, — но я только что видел их. Думаете, показалось?
Я пожал плечами. Он произнес это так, словно спрашивал: «Думаете, я сошел с ума?»
— Мне тоже кто-то привиделся вон в том доме. Возможно, это просто нервы.
Он неуверенно покачал головой.
— Если бы так…
Мы двинулись дальше, опасаясь удаляться от стены, и вскоре наткнулись на свисающий сверху канат. Я задрал голову и обнаружил, что канат крепится в одном из окон четвертого этажа. Вдруг меня осенило.
— Это же то самое место, где нашли труп неизвестного, убитого сегодня утром! — воскликнул я, забыв об осторожности.
— Тише! — предостерег меня Фома.
