также о целях, для которых применяется волшебная сила, о том, следует ли ему вообще применять свои силы для какой бы то ни было цели. Чтение привело его к тому вопросу о морали, который он до сих пор еще не совсем понимал. Так, для некоторых подданных он был богом, а для других — угрозой, потому, что он думал и действовал не так, как должен был действовать истинный мельнибониец. Его двоюродный брат Ииркан, например, много раз высказывал сомнение в его праве властвовать над народом Мельнибонэ.
— Этот ничтожный школяр всех нас погубит, — сказал он однажды ночью Дайвиму Твару, Повелителю Драконьих Пещер.
Тот, один из преданнейших друзей императора, тут же донес ему об этом, но юноша отмахнулся от него, заметив, что это всего лишь незначительное предательство, в то время, как любой из его предков изобрел бы сказавшему это утонченную и изощренную публичную казнь. Отношение императора усугублялось тем, что Ииркан, который и сейчас не делал секрета из того, что сам хочет стать императором, был братом Каймориль, девушки, которую альбинос считал ближайшей из друзей и которая в один прекрасный день должна была стать его женой.
Внизу, на мозаичном полу, Ииркан мелькал в своих прекрасных шелковых одеждах, мехах и драгоценностях, танцуя с сотней женщин, каждая из которых, судя по слухам, была в разное время его любовницей. Его темные черты, одновременно красивые и отталкивающие, были обрамлены длинными черными волосами, завитыми и напомаженными, выражение лица было, как всегда, ироническим, а поза — высокомерной. Его тяжелый плащ развевался по залу, довольно сильно ударяя других танцующих. Мало кому это нравилось, но все молчали, потому что всем было известно, что Ииркан далеко не новичок в искусстве колдовства. К тому же, его поведение было именно таким, какое и ожидалось от дворянина Мельнибонэ. Император это знал. Ему было жаль, что он не может доставить удовольствие подчиненным, приняв участие в танцах, но он не мог принять участие в том, чего не принимал. И в этом, пожалуй, он вел себя еще высокомернее, чем Ииркан.
С галерей музыка зазвучала громче и стала более сложной, когда запел хор рабов, специально подготовленных и оперированных, чтобы каждый мог петь одну единственную безупречную ноту. Даже молодой император был тронут зловещей гармонией их песни, которая мало чем напоминала звуки, которые способен издавать человек. «Почему их боль и страдания дают такую изумительную красоту? — подумал он. — Или любая красота основана на страдании? Неужели это и есть секрет любого искусства, и человеческого, и мельнибонийского?» Император Эльрик закрыл глаза, чтобы поразмыслить, но был прерван каким-то шумом внизу. Двери распахнулись, и танцующие кавалеры застыли на местах, отступая назад и низко кланяясь по мере появления солдат. Солдаты были одеты в светло-голубую форму, их фигурные шлемы были самых причудливых форм, рукоятки копий с обоюдоострым концом украшены драгоценными камнями. Они окружали молодую женщину, чей светло-голубой наряд был таким же, как их форма. На ее обнаженных руках сверкали многочисленные браслеты из бриллиантов, сапфиров и просто золотые. Бусы из бриллиантов и сапфиров были вплетены в ее черные волосы. Она резко отличалась от придворных дам тем, что ни веки, ни щеки ее не были накрашены. Эльрик улыбнулся. Это — Каймориль. Солдаты были ее личной охраной, которая, согласно традиции, должна была сопутствовать ей при дворе. Она стала подниматься по ступенькам, ведущим к Рубиновому Трону. Эльрик медленно встал и протянул руки.
— Каймориль, я думал, что ты не окажешь нам сегодня чести своим присутствием.
Она улыбнулась ему в ответ.
— Мой император, я поняла, что у меня сегодня появилось разговорчивое настроение.
Эльрик был ей очень признателен. Она знала, что ему было скучно, и она также знала, что она была одна из немногих во всем Мельнибонэ, с кем он всегда был рад поговорить. Если бы это позволяли приличия, он уступил бы ей свое место на троне, но, согласно обычаю, она должна была сидеть на верхней ступеньке лестницы у его ног.
— Садись, прекрасная Каймориль, — он вновь уселся на трон и наклонился вперед, когда она села поудобнее и посмотрела ему в глаза со смешанным выражением иронии и нежности. Она мягко заговорила, как только ее охрана отошла, смешавшись у подножья лестницы с охраной Эльрика. Голос ее был слышен только ему.
— Не хотите поехать покататься со мной по дикой части острова завтра, милорд?
— Есть дела, которые требуют моего внимания, — ему понравилось ее предложение. Уже много недель не покидал он города и не скакал с ней верхом, когда стража держалась в отдалении.
— Они такие срочные?
— Какие дела могут быть срочными в Мельнибонэ? — он пожал плечами. — После десяти тысяч лет самые важные проблемы можно рассматривать в перспективе, — улыбка его была чуть снисходительной, как у молодого ученого, который решил подшутить над своим старым учителем. — Хорошо, завтра утром мы отправимся, прежде, чем остальные встанут.
— Воздух в пригороде Имррира будет свежим и ясным. Будет теплое для этого сезона солнышко. Небо будет голубым и безоблачным.
— Значит, ты тоже прибегла к волшебным заклинаниям! — рассмеялся Эльрик.
Каймориль опустила глаза и пальчиком стала водить по рисунку мраморной подставки трона.
— Может быть, совсем немного. У меня есть друзья среди самых слабых из духов стихий.
— Ииркан знает? — он дотронулся до ее волос.
— Нет.
Принц Ииркан запретил своей сестре заниматься какой бы то ни было магией. Все его друзья относились к темным сверхъестественным силам, и он знал, что с ними опасно иметь дело. Кроме того, его приводила в бешенство даже мысль, что кто-то обладает такими же силами, как и он сам. Возможно, поэтому он и ненавидел Эльрика больше, чем всех остальных.
— Будем надеяться, что весь Мельнибонэ нуждается завтра в хорошей погоде, — сказал Эльрик.
Каймориль с любопытством посмотрела на него.
— Это чувство вины, — начала она. — Это проявление сознания. Все эти цели не постигает мой бедный ум.
— Должен признаться, и мой тоже. Казалось, в этом нет никакой практической необходимости. И все же многие из моих предков предсказывали изменения в природе нашей Земли — как духовные, так и физические. Может, и я вижу одно из таких изменений, когда думаю свои странные, не мельнибонийские думы.
Музыка плыла, музыка затихала. Кавалеры продолжали вести танец, хотя почти все глаза были на Эльрике и Каймориль, когда они разговаривали на вершине лестницы. Многие гадали, о чем они говорят. Когда Эльрик объявит Каймориль своей будущей императрицей? Восстановит ли Эльрик обычай, отмененный Садриком, по которому, чтобы обеспечить счастливый союз правителей Мельнибонэ, повелителям Хаоса в жертву приносилось двенадцать женихов и двенадцать невест? Было совершенно очевидно, что именно отказ Садрика от этого обычая привел к смерти его жену, которая родила больного сына, тем самым ставя под угрозу само продолжение династии. Эльрик просто должен восстановить этот обычай. Он должен бояться повторения той судьбы, которая была уготована его отцу. Но некоторые говорили, что он вообще не собирается следовать старым традициям и тем самым создает угрозу не только собственной жизни, но и существованию самого Мельнибонэ и всему, что это государство представляло собой. И те, кто так говорил, были в очень хороших отношениях с принцем Иирканом, который танцевал, делая вид, что не замечает их беседы, или, вернее, не замечая, что его сестра разговаривает с двоюродным братом, который сидел на самом краю Рубинового Трона, забыв о своем достоинстве, который не проявил жестокости, отличающей прежних императоров, который оживленно беседовал, забыв, что придворные должны были танцевать для его увеселения. А затем вдруг Ииркан замер, не закончив пируэта, и поднял черные глаза на императора.
Рука Дайвима Твара потянулась к тому месту, где должно быть оружие, но в бальном зале никто не имел права его носить.
Пристально и настороженно смотрел Дайвим Твар на принца Ииркана, который начал подниматься по ступеням к Рубиновому Трону. Много глаз смотрели в том же направлении, следя за
