— Двое якудза из группы “Инсуджи-гуми”, которых вы поймали, Фицдуэйн-сан, признались, — сказал Адачи. В его голосе не было удивления. Со дня провалившегося покушения прошла почти неделя.
Фицдуэйн попытался представить себе, каким было дайо-кангоку в этих довольно неприятных для токийской полиции обстоятельствах, но потом решил, что это ему не интересно. Он даже не особенно жалел двух злосчастных якудза; трудно было жалеть тех, кто пытался тебя убить. Поэтому Фицдуэйн просто кивнул в ответ на слова Адачи.
Его спокойная реакция в очередной раз застала детектив-суперинтенданта врасплох. В этом Адачи усмотрел еще один пример нетипичной реакции ирландца. Из собственного опыта он знал, что большинство гайдзинов испытывают удивление и даже шок от того, насколько скрупулезно японская полиция следует своей методике, вынуждая преступников сознаться. Они непременно поднимали шум и совершали все положенные ритуальные пляски вокруг гражданских прав и неприкосновенности личности, словно у жертв и обычных граждан никаких прав не было вовсе. Лично Адачи считал, что в данном случае гайдзины опираются на отсталые идеалы и проявляют себя лицемерами и двурушниками.
— Двое якудза независимо один от другого дали показания и подписали их. Задание расправиться с вами исходило непосредственно от Тоширо Китано, руководителя службы безопасности “Намака Корпорейшн”, — продолжал Адачи. — Он лично инструктировал ударную группу “Инсуджи-гуми”.
Фицдуэйн слегка приподнял бровь.
— Вы удивили меня, Адачи-сан. Почему он позволил себе быть лично замешанным в этом деле? Разве не является нормальным, что подобные личности держатся в тени? В конце концов, этим поступком он поставил под удар непосредственно своих хозяев. Слишком уж все это удачно получилось, вы не находите?
Адачи покачал головой.
— К сожалению, Фицдуэйн-сан, подобное развитие событий ничего нам не дало. Вчера, незадолго до того, как якудза признались, к нам поступило письменное заявление братьев Намака, в котором они обвиняют своего начальника безопасности в использовании подчиненных ему людей в своих целях и расхищении средств компании. Сегодня рано утром мы попытались арестовать Китано. Увы, нам не удалось этого сделать: мы нашли его и его жену мертвыми. Китано-сан оставил предсмертную записку, в которой каялся, что своей преступной деятельностью и связями с терроризмом навлек подозрение на своих ни в чем не повинных и в высшей степени достойных нанимателей. В записке он специально упомянул “Яибо”. Естественно, что на Китано наша цепочка обрывается. Ни одно доказательство, во всяком случае, из числа тех, что мы получили в результате покушения на вашу жизнь, не указывает больше на братьев, что бы мы ни предполагали.
— Какой смертью умерли Китано и его жена? — спросил Фицдуэйн. — Могло ли самоубийство быть инсценировано?
— Мы уже произвели вскрытие, — сообщил Адачи с кислой миной. — Хотя результаты некоторых тестов еще не готовы, однако на общее заключение они не повлияют. Женщина была убита выстрелом сзади в шею, произведенным с близкого расстояния, когда она стояла на полу на коленях. Выстрел произведен из американского автоматического пистолета системы “кольт” сорок пятого калибра, армейского образца. Из того же самого оружия Китано выстрелил себе в рот. Не обнаружено никаких следов борьбы, а экспертиза подтверждает, что Китано произвел выстрел сам, держа оружие в правой руке. Предсмертная записка была напечатана на принтере, но он подписал ее собственноручно. Мы уже проверили — подпись его. По всем признакам, это действительно самоубийство.
— Это был его пистолет? — снова спросил Фицдуэйн. Адачи улыбнулся.
— Вы сами знаете, Фицдуэйн-сан, насколько тяжело в этой стране получить официальное разрешение на хранение огнестрельного оружия, — сказал он. — Несмотря на то, что Китано-сан возглавлял службу безопасности, он не имел такого разрешения. Тем не менее, на черном рынке есть контрабандное оружие; да и немало его еще ходит по рукам вследствие пребывания американских войск. К сожалению, якудза применяют теперь огнестрельное оружие чаще, чем всегда, к тому же обладание пистолетом для многих из них является своего рода символом принадлежности к преступному миру.
— Оставив в стороне улики и доказательства, что вы сами думаете о братьях Намака? — спросил Фицдуэйн. — Как по-вашему, стояли ли они за всеми этими покушениями на мою жизнь? Могут ли они действительно оказаться виновными в гибели Ходамы? Может быть, они на самом деле всего лишь капитаны индустрии, какими они и выглядят, а вес остальное — просто грязные происки бесчестного наемного работника?
— Я полицейский, Фицдуэйн-сан, — возразил Адачи. — Я должен опираться на улики и доказательства. Факты же состоят в том, что в настоящий момент я не располагаю никакими уликами, которые позволили бы мне связать покушения на вашу жизнь с братьями Намака. Зато у меня есть обвиняемый, покойный Китано-сан, у которого, в свою очередь, был мотив, были средства и возможности для преступления. У меня есть даже подписанное им признание. Что касается смерти Ходамы, то в отношении его смерти улики против братьев есть. Однако при ближайшем их рассмотрении я не чувствую особой уверенности.
— Вы продолжаете скрывать свои мысли, Адачи-сан, — мягко укорил его Фицдуэйн. —
Адачи невольно улыбнулся произношению Фицдуэйна, но отнюдь не мыслям, которые он пытался высказать. Ирландец затронул такой существенный элемент человеческих отношений, как
— Я думаю, что братья Намака — довольно грязная парочка, которую следует вывести из игры, — сказал Адачи. — У меня нет сомнений в том, что именно они отдали приказ о вашем убийстве и что они используют террористические организации для достижения коммерческого успеха. Что же касается Ходамы, то я не верю в то, что они могут быть виновны. Мне кажется, что смерть куромаку — это часть большой политической игры и что ее сценарий подразумевает уничтожение Намака. Смешно, но расследование убийства Ходамы заставляет меня чувствовать, будто я сражаюсь не на той стороне.
Фицдуэйн некоторое время обдумывал слова Адачи.
— Мне не очень нравится мысль о том, что, как бы осторожны мы ни были, мы все можем кончить как начинка образовавшегося политического бутерброда, — сказал он наконец. — Возможно, нам стоило бы объединить свои резервы…
Адачи вспомнил, как он подозревал утечку информации В Кейшичо или в прокуратуре и, впервые не обманывая себя, подумал, что по иронии судьбы он не может доверять никому, кроме этого ирландца.
Он кивнул.
— Давайте отправимся на прогулку, Фицдуэйн-сан, — сказал он. — Я знаю одно место, где мы сможем спокойно поговорить, к тому же мне хотелось бы, чтобы вы еще раз встретились с сержантом Акамацу.
— А-а-а… полицейский ветеран с мудрыми глазами, — оживился Фицдуэйн. — По-моему, в прошлый раз он был не слишком доволен моим поведением: как-никак я испачкал кровью его безупречную мостовую. Ну что ж, пойдемте.
Они как раз собрались уходить, когда Фицдуэйну позвонил Йошокава. Братья Намака просили извинить за задержку, объясняя ее тем, что один из них находился в отъезде и что им обоим хотелось встретиться с господином Фицдуэйном. Встречу они назначили на сегодня, на вторую половину дня, и обещали прислать машину, которая отвезла бы Фицдуэйна в “Намака Тауэр”.
— Пожалуй, они учуяли приманку, Йошокава-сан, — удовлетворенно заметил Фицдуэйн.
— Постарайтесь, чтобы они этим и ограничились, — отозвался промышленник. — Это очень опасные люди.
— Я повешу на шею несколько головок чеснока, — успокоил его Фицдуэйн, — и, может быть, приму еще кое-какие меры. Какого черта, Йошокава-сан, это должно быть прелюбопытно!
