руки вовсе не для того, чтобы читать, а чтобы всем стало ясно: человек серьезный, читает серьезную газету. Временами молчание прерывалось утвердительным хмыканьем, когда Пол хотел показать, что согласен с передовицей, или едва слышными восклицаниями, когда он читал какую-нибудь печальную новость из стран третьего мира. Кроссворды он всегда сопровождал комментариями в виде утомленных вздохов и удовлетворенных междометий.
– Пол, ты разгадываешь кроссворд?
– Что? О, да. Вообще-то я почти закончил, – довольно ответил Пол, не ведая, что Джим его подначивает.
– Легкий или трудный?
– Трудный. Другие меня не интересуют.
– Ух ты!
Поздний день наконец перешел в ранний вечер, и Пол забеспокоился – в это время суток с ним такое часто случалось.
– Никто еще не думал об ужине? – спросил человек, который всегда готовил ужин.
Все слегка удивились, что нужно думать о еде до того, как пришло время есть. Джим посмотрел на часы.
– Вообще-то я еще не голоден…
– Пусть так, но ты должен купить еду и приготовить ее до того, как проголодаешься, чтобы к тому времени, когда ты будешь голодным, еда уже была готова.
Комнату затопило безразличное молчание. Пол открыл дверцу пустого холодильника.
– Ну?
– Что – ну? – уточнил Джим.
– Что мы будем на ужин?
– Спасибо, но для меня несколько рановато.
– Я ведь не предлагаю его готовить. Я спрашиваю, может, на это раз кто-нибудь подумает об ужине?
Молчание становилось невыносимым, и я не выдержал первым.
– Да ладно тебе, Пол, не беспокойся. Я приготовлю. Куплю жареную рыбу с картошкой или что- нибудь в этом духе.
– Это не означает приготовить ужин, это означает купить жареную рыбу с картошкой. Я не хочу рыбу с картошкой.
– Может, хочешь карри? – великодушно предложил я, памятуя, что тележка торговца карри стоит в пятидесяти ярдах от дома.
– Ну почему нельзя поесть нормальную свежую пищу, только что приготовленную на нашей кухне?
Ответом было молчание: добровольцев взять на себя столь непосильную задачу не было. Минут двадцать Джим задумчиво стоял над плитой, после чего утомленно сказал:
– Майкл, я не против рыбы с картошкой.
– Я тоже, – отозвался Саймон.
– Хорошо, значит, три порции рыбы с картошкой, – согласился я.
– Ладно, если вы собираетесь покупать готовую еду, я приготовлю макароны или что-нибудь еще только для себя.
На мгновение повисла пауза, и я почувствовал, как рот Джима наполняется слюной при упоминании о тех замечательных блюдах, что Пол готовит из макарон.
– Ладно, Пол, если уж ты собираешься варить макароны, может, сварганишь и на мою долю?
Пол явно подыскивал слова, объясняющие, почему он не считает такой поворот справедливым, но ему не дали на времени.
– Да, и я тоже буду макароны! – выпалил Саймон.
– Ну и отлично, Пол, – сказал я.
Четыре мужика, обитающие в одной квартире, успели превратиться в традиционную семью. Не знаю, как это произошло, и происходит ли такая метаморфоза со всеми людьми, живущими под одной крышей, но мы непроизвольно превратились в маму, папу и двух детей.
Наверное, я играл роль старшего сына – непонятного, замкнутого и тихого, который в те дни, когда не пропадает где-то всю ночь, не может встать с кровати. Саймон был младшим ребенком, неуклюжим и неуверенным в себе: чтобы привлечь внимание, он постоянно задает вопросы. Пол был измученной, многострадальной матерью, что все время суетится и беспокоится обо всех остальных. А Джим был отцом – выдержанным, ленивым, загадочным и забавным. Уверенность в себе, выработанная в частной школе, придавала ему благодушный родительский вид, мы взирали на него снизу вверх, хотя порой я чувствовал себя несколько неуютно: как-никак отец на шесть лет моложе меня.
В детстве я не понимал, откуда папа берет деньги; казалось, они у него просто есть. То же самое можно было сказать о Джиме. Единственное денежное затруднение Джима заключалось в том, чтобы потратить деньги. Он покупал мини-диски, чтобы заменить ими компакт-диски, которыми в свое время заменил все виниловые пластинки. Он покупал все новомодные электрические устройства, фирменные перочинные ножи и новые чехлы для мобильных телефонов. Мы предполагали, что деньгами его снабжает семья, но мы были слишком воспитанными и слишком англичанами, чтобы выпытывать, а на рассеянные вопросы Джим бормотал такие же рассеянные ответы.
Джим получил степень бакалавра по итальянскому и географии, хотя, судя по всему, помнил только, что Италия имеет форму сапога. Получив степень бакалавра, Джим решил, что в жизни сгодится и докторская; и оказался совершенно прав: он не впадал в замешательство, когда люди спрашивали, чем он занимается. Джим пишет диссертацию и будет ее писать до самой смерти. 'Промедление' могло бы стать его вторым именем, если бы он удосужился добраться до этого второго имени. Пола он доводил до бешенства своим неумением следовать какому-то плану или договоренности.
В субботу утром Пол, например, предлагает:
– Джим, хочешь сходить в Национальный дом кино?
А Джим в своей манере пожимает плечами и отвечает:
– Ну, давай посмотрим, как там получится.
После этого Пол на некоторое время затихает, – дабы не взорвалась его чувствительная и нежная оболочка, – но когда снова заговаривает, то уже не в силах сдержать раздражения:
– Ничего не получится, если мы не встанем и не пойдем. В кинотеатр так просто не перенесешься, нужно отправиться на Южный берег, купить билеты, войти и сесть. Так ты хочешь в кино? – И с подчеркнутой небрежностью Пол добавляет: – Или как?
– Ну, давай посмотрим, как там день пойдет, ладно?
– День не может пойти! День не обладает волей! От дня не стоит ждать такси и четырех билетов на этого хренова 'Мальтийского сокола'[16]! – уже орет Пол.
И тогда Джим говорит:
– Да ладно тебе, не кипятись.
Мы все советуем Полу остыть и продолжаем бестолково слоняться по дому, а он выскакивает из дома и час спустя возвращается, нагруженный продуктами, в том числе солеными крендельками, оливками и дорогим чешским пивом, которое, как он знает, мы все очень любим.
Огромная несправедливость в том, что все в нашем доме любят Джима и никто не любит Пола. Пол – учитель в хулиганской лондонской школе, он горбатится на низкооплачиваемой и неблагодарной работе. Джим – праздный раздолбай, который живет на деньги, доставшиеся по наследству, и ни хрена не использует ту фору, что дала ему судьба. Но несмотря на это, я все равно предпочитал Джима, поскольку у этого прожигателя жизни есть чувство юмора, которого нет у нищего госслужащего Пола. Джим меня вечно смешит, и, к моему стыду, этого достаточно, чтобы прощать ему все. Живи я в Валахии пятнадцатого века, то наверняка защищал бы Влада Сажающего-На-Кол[17] только потому, что временами тот бывал остроумен. 'Согласен, он посадил на кол кучу крестьян, но этого типа нельзя не любить. Ну, например, он попросил плотника сделать один лишний кол, – 'сюрприз кое для кого', – а потом посадил на него самого плотника. Вы можете возразить, что это немного подло, но согласитесь –
