когда такой шмель: жирный, мохнатый... Мохнатый шмель на душистый хмель, пел Никита Михалков, цапля серая — в камыши, а очкастый телеграфист стрелял в невесту из турецкого пистолета...
Бах!
— Моя школа, — одобрил дядя Петя сбитого шмеля. — Ворошиловский стрелок. Хватит, хватит, на сегодня достаточно...
И, не глядя, завалил последнего мохнача.
Музыка стихла, остались лишь барабанчики. Тук-тук, тут-как-тут: на мосту, на посту... Из леса, с той стороны поляны, вышла женщина. Толстая домохозяйка с круглым добродушным лицом. Китайский плащик, стоптанные каблуки туфель. Шляпка с цветком на ленте. Женщина моргала, словно недоумевая: почему она здесь? Что она тут делает? Шла в магазин за хлебом и молоком, мимо «Пирожковой», хотела свернуть на Иванова, в «Гурман», и нате вам: лес, птички, шмели, люди с пистолетами...
Дядя Петя пошел ей навстречу.
Данька держался за стариком, стараясь не высовываться.
— Кто вы? — спросила женщина, глядя на тирмена. — У вас усы, как у Буденного...
Петр Леонидович улыбнулся с пониманием.
— Кто я? Я — твой друг.
Женщина засмеялась в ответ, как если бы только сейчас догадалась, кто она и зачем находится здесь. Закинув руки за голову, она сняла с шеи нательный крестик. Нет, не крестик, хотя Данька был поначалу уверен, что это крестик: серебряный, на кожаном шнурке. Но пока женщина протягивала крестик дяде Пете, предмет изменился. Теперь это скорее походило на солдатский именной жетон.
Четыре буквы на жетоне оказались знакомыми.
Мене, мене, текел, упарсин.
Исчислено, исчислено, взвешено, измерено.
Дядя Петя с необычайной бережностью принял жетон от женщины. Кивком поблагодарил, крепко ухватился и с натугой разломал жетон на две неравные части. Ту, что побольше, отдал женщине; ту, что поменьше, оставил себе.
— Я — твой друг, — повторил он.
— Я — твой друг, — эхом отозвался Данька.
Он очень хотел быть другом пожилой доброй женщины с половинкой жетона.
— Спасибо, — ответила женщина. — Ну, я пошла...
Двое мужчин смотрели, как уходит в лес домохозяйка в китайском плаще и стоптанных туфлях. Смотрели, пока лес не закончился и опять не начался сад с фонтаном и скамейками.
Возле игроков в нарды стояла девчушка лет трех, в синем комбинезончике с капюшоном.
Засунув палец в рот, она разглядывала тирменов, будто слонов в зоопарке.
— Нет, не понимаю!
Данька резко остановился, крутнулся на каблуках, шагнул к чугунным перилам. Невелик мостик: от берега до берега три десятка шагов. И не река внизу — яр, травой заросший, с вечной лужей в дальнем конце.
— Птички, пчелки, шмелики. Цели прилетели, на головку сели... Объясни, дядя Петя!
Далеко не ушли. Рядом фонтан, в полусотне метров, от фонтана широкая аллея ведет к площади Свободы. Не сразу, сперва следует яр перейти. Только ненадолго тирмена Архангельского хватило. Послушно встал со скамейки, без звука дошел до середины мостика. И прорвало!
— Я тебя, дядя Петя, ни о чем не спрашивал. Не маленький! Понимаю, в каждом деле свои секреты есть. Как ты говорил, наука имеет много этих...
— Гитик. — Старик невозмутимо расправил маршальские усы. — Ключевая фраза для показа карточного фокуса. Сначала раскладывают двадцать карт попарно, потом загадывается одна из пар. А дальше «гитик» и вступает: четыре ряда по пять карт согласно каждому слову, причем карты «кладутся» на одинаковые буквы. Сложно объяснять, лучше покажу как-нибудь. Есть еще одна формула, позабавнее: «макар ножом режет нитки... » Ты, Даниил, успокойся.
— Я не волнуюсь!
Ишь ты, даже ногой топнул. Не иначе для пущей убедительности. Не волнуется он, значит, ни капельки! Петр Леонидович подошел к перилам, встал рядом с учеником. Посмотрел вниз. Был себе яр с лужей, никому не мешал. Лужа осталась, но неподалеку, ближе к памятнику Шевченко, кафешку воздвигают. Ох, зальет по весне!
— Думаешь, мы с тобой психи? Оба? Вроде Адмирала Канариса? Не греши, Даниил, психам в заповедные леса ход заказан. Как слона в лифте поднимают, знаешь?
Парень не выдержал, хмыкнул. А там и засмеялся.
— Ты уже говорил, дядя Петя. По частям!
— Именно. Вот мы по частям вопрос и решим. Прежде всего, ты сдал зачет. Или бери выше — экзамен. Поздравляю, тирмен!
— А что отвечать надо? — с неожиданным весельем откликнулся Данька. — Как в кино? Служу трудовому народу?
— ... И родному тиру. Во веки веков, дюралюминь. Петр Леонидович качал головой, разглядывая будущее
кафе «У старой лужи». Зальет, зальет буржуинов!
— А по смысловой части вопроса скажу так. Точнее, покажу. Мы сейчас с тобой на «нулевке». Воздушки, «карусельки» с зайчиками, школьники после уроков забегают. Представил?
Старик пристукнул подошвой по асфальту, покрывавшему мостик: для убедительности.
— Вполне, — помолчав, откликнулся Данька.
— Вон делавары кафе строят. Это у нас будет «минус первый». Дальше сам продолжишь?
— Ага. — Парень легко включился в игру. — И спускаться трудно, и, что за стенами, отсюда не видно. А в кафе подвал есть, тайный. Для извращенцев. Мокрый, грязный, с крысами и... и с лягушками.
— Да хоть с привидениями! — расхохотался Петр Леонидович. — Значит, в подвале у нас «минус второй». Заметь, везде свои мишени, свои законы, свои условия стрельбы. А мы с тобой сегодня поднялись на... Скажем, на «плюс первый». Во-о-он туда!
Расческа, извлеченная из нагрудного кармана, указала на верхушку древнего тополя — старожила сада. Лет двести ветерану, не меньше. Данька успел заметить, что Петр Леонидович никогда не тычет пальцем. Для того, видать, и расческу носит. Зачем она старику, при его-то «ежике»?
— Обзор другой, мишени тоже. И правила изменились. «Плюс первый» — он для нас, тирменов. Чужие здесь не стреляют.
Данька хотел переспросить, уточнить, может, даже возразить отчасти. Стрельба с вершины тополя — одно, а птички-пчелки-шмелики — иное. «Цели-цели-прилетели, на головку сели... » И музыка в парке совсем другая.
Хотел-хотел и вдруг передумал.
Тирмен Архангельский молча смотрел на тирмена Кондратьева. Тирмен Кондратьев смотрел на тирмена Архангельского, одобряя его молчание. Они стояли плечом к плечу — посреди яркого теплого дня, посреди шумного городского сада. Работа сделана, экзамен сдан. Хорошо!
Чего еще?
... Лечь бы под березку, блаженно закинуть руки за голову, уставиться в листвяную россыпь над лицом, словно в семейный альбом: мама, папа, дедушка, бабушка, дяди-тети... И пусть птички поют...
