— В смысле за грехи? — подхватил Доцент не без странного удовольствия. — Озверелая банда подъездных — или все-таки сложная система мегаполиса, она же Вторая Природа, одушевленная согласно принципу гилозоизма, подкараулила пятерых отпетых грешников…
— Хотите поговорить об этом? — еще более странным тоном осведомился Эскулап, и Доцент, сглотнув, закашлялся.
— А если — правда? — негромко бросила Джульетта. Странное дело — никто не возразил.
10
То, что со стенами творится неладное, первым заметил Эскулап. В очередной раз промерив шагами Тупик, он коснулся рукой бетонной поверхности, неуверенно оглянулся, словно подозревая пришествие очередной галлюцинации.
— Она уже не ровная! Стена!
После чего ощупыванием бетона занялись впятером. И не без результата. Стены заметно потеплели, а главное, начали очень медленно, но очень верно изгибаться, превращая квадрат Тупика в неровный овал. Это открытие, само по себе никак не ухудшавшее и без того пиковую ситуацию, почему-то расстроило всех окончательно. Кто-то застонал — негромко, но выразительно.
Сэнсей, закусив губу, поглядел в заметно уменьшившийся квадрат синего неба с беззаботными тучками, вздохнул. Квадрат исчез, превратившись в сдавленный с боков обод.
— И что делать будем? — вновь зайдясь в кашле, осведомился Доцент. — Это становится неинтересно.
— Думать! — отрубил Сэнсей, чувствуя, что беспощадная богиня Паника смотрит с небес. — Что мы еще не заметили? Быстро! Стены, дверь дурацкая, нас пятеро…
— Пятеро! — внезапно проговорила Джульетта. — Нас почему-то именно пятеро.
Эскулап поглядел сначала на нее, затем на каждого из присутствующих. Не иначе, решил пересчитать.
— Пятеро, — наконец согласился он.
— Займемся нумерологией? — Доцент, на время справившись с кашлем, прикуривал от зажигалки. — Эсхатологический смысл числа пять…
— Слова такие, — неодобрительно заметил Аптекарь, — не говори, а? Не надо!
— Надо! — Джульетта быстро взглянула в неровный синий обод неба, дернула подбородком. — Пятеро! Может, случайность. Но, может…
И она уставилась на свою ладонь с растопыренными пальцами.
— Раз-два-три-четыре-пять, — пробормотал Аптекарь, — вышел зайчик погулять…
— Пятак. — Эскулап вытащил из кармана монетку. — Пятнашки. Пятка. Пятачок…
— И Винни-Пух, — отрешенно заметил Сэнсей. — Еще есть идеи?
— Пентакль. — Доцент смачно затянулся.
— Чего?
— Пентакль. Пятиугольник. Магическая фигура, представляющая Бога или человека, четыре первоэлемента природы, пять чувств, пять ран, нанесенных Христу на кресте, а также пять точек человеческого тела с разбросанными в разные стороны конечностями. — Доцент, как мог, тут же проиллюстрировал этот тезис, разведя руки в стороны и широко раздвинув ноги. — Вот так. В моем исполнении недействителен, потому что связывается, как правило, с женским началом, с женской энергией… — И он выразительно посмотрел на Джульетту.
— Что? — спросила она без радости.
— Верховная жрица сама может принять позу пентакля, символизируя такой позой рождение и возрождение…
— Верховная жрица? — мрачно переспросила Джульетта.
— Ну, — Доцент слегка поклонился, — за неимением другой…
— Это неприлично, — заметила Джульетта ровным невыразительным голосом, за которым, как за ссохшимся фиговым листочком, не могла скрыться подступающая истерика. — Я отдохну… Сяду и посижу, пока все закончится.
— Закончится?! — рявкнули в один голос Аптекарь и Эскулап.
— Ну да. — Джульетта обвела всех прояснившимся взглядом. — Вы мне снитесь, это ясно! Вот что бывает, если засыпать в полпятого утра. Лучше бы я попробовала полтаблетки сонована…
Она отошла в сторону и села, прислонившись к бетонной стене. Вернее, попробовала сесть, потому что в следующую секунду стена скакнула вперед, толкнула Джульетту в спину, и она упала на четвереньки.
Кусочек неба над головой сделался почти круглым. Двор-колодец теперь полностью соответствовал своему поэтическому названию.
— Ничего. — Эскулап быстренько помог Джульетте подняться и отряхнуть пыль с кардигана. На лице его был написан лихорадочный мыслительный процесс. Казалось, он вот-вот ткнет пальцем в небо, пытаясь купировать истерический припадок видом пролетающей птички. Но птичка не пролетела. И припадка, к счастью, тоже не случилось: поврежденные на коленях колготки заняли внимание пациентки полнее, чем целая стая какаду.
— Значит, пентакль, — Сэнсей обращался сейчас к Доценту, и только к нему одному. — Верховная жрица тут ни при чем… Как и женское начало… Нас пятеро. И здесь есть дверь. Надо полагать…
Аптекарь осторожно пробовал на прочность кирпичную кладку. В отличие от очага папы Карло, нарисованного на куске старого холста, это были вполне реальные кирпичи, намертво сцепленные раствором.
— Надо полагать…
— Станем в кружок — составим пентакль, — предложил Эскулап.
— Да, — подхватил Доцент. — Можем для верности завести хоровод, похлопать и позвать Деда Мороза…
— Никого не надо звать, — слабым голосом сказала Джульетта. — Это тупик…
— Пять тупиков, — ухмыльнулся Аптекарь.
— Не знаю, как вы, — Джульетта снова обвела их лихорадочно-влажными глазами, — но я давно понимаю, что моя жизнь…
И она замолчала, безнадежно махнув рукой.
11
Стало тихо. В этой тишине стенки сделали еще один микроскопический шаг вперед, изогнулись сильнее. Упала щепотка бетонной пыли.
Доцент подумал, что кашель — ерунда. Гораздо хуже усталость, наваливающаяся на плечи в первую минуту после подъема. А утро наступает с каждым днем все быстрее, но не приносит ни отдыха, ни радости, ни предвкушения чего-то хоть сколько-нибудь значительного.
Эскулап подумал о красном «Мускате», который ждет в баре с весны и уже, наверное, не дождется. Ну и что? «Мускатом» не вылечить застарелую скуку и не остановить беличье колесо, в котором от скорости сливаются ступеньки-перекладины, сливаются и пропадают из виду, и потому легко поддаться иллюзии, что ты свободен.
Аптекарь подумал о Фармакадемии, о синтезе, и о завлабе, и о совсем другой жизни, которая рисовалась перед ним, когда он был мальчишкой и впервые варил слезогонку. И о том, что выход активного вещества не зря застопорился на цифре тринадцать — это ведьмино число…
О чем подумал Сэнсей, так никто и не узнал. Известно только, что, проведя две минуты в
