лизать.
— Это не все, — с нажимом повторил Игорь. — Юльку ты тоже должен помнить.
Костя задумался — Юлька нравилась ему куда больше Светки. Он и сам был не прочь за ней приударить, но что-то помешало. То ли благородное осознание святости мужской дружбы, то ли скоропостижность событий: всего через пару недель бурных отношений с Игорем девушка внезапно пропала с горизонта.
— То же самое, — скучным голосом проговорил техник. — Все классно… В постели просто… ну, хорошо, в общем. И вдруг — привет, круги по воде. Звоню — она меня, извини, по матери посылает…
— Ну ни фига себе! — озабоченно рассудил журналист.
Кошка хрипло мяукнула. Игорь, по-прежнему не глядя, поставил вазочку с мороженым на пол. Полосатая принялась за дело, презрительно обходя вниманием ломтики апельсинов, бананов и киви.
— Что вы делаете?! — возмутилась официантка. — Это антисанитария!
— Заберите, — безучастно предложил Игорь. — И посчитайте.
Официантка уронила перед ним чек так небрежно и изящно, как ласточка роняет помет. Потом взяла с пола ва. зочку и унесла в подсобку вместе с ложкой. Кошка побежала за ней.
Игорь вытащил из внутреннего кармана ветровки бумажник.
— Вы ругались, что ли? — осторожно предположил журналист.
Его приятель вскинул брови:
— Нет! В том-то и дело! Ни намека!.. Подали заявление… Вечером о свадьбе, утром бац — облом.
— Может, ей наговорили чего-то? Подружки, знаешь, те еще стервы бывают…
— Не мелькало в моем поле зрения никаких подружек, — устало вздохнул Игорь.
Бумажник у него был новый. Журналист мельком успел увидеть фотографии в прозрачном пластмассовом окошке — у техника ЖЭКа имелось странное, с точки зрения его приятеля, обыкновение носить с собой фото матери. Теперь цветных картинок стало две: Костя заметил, как Игорь задержался на них взглядом, и что-то в этом взгляде на секунду из-менилось.
Техник бледно улыбнулся, выудил на свет божий десятку.
— Даже матушка моя, уж на что ревнивая… Я еще в школе думал — бедная будет моя жена, ее невестка… Зря боялсямать приняла как родную.
— Юльку?
Игорь захлопнул бумажник.
— Всех… Светку тоже. Светка вообще у нас месяцами жила, мать ее чуть не медом мазала. А Юльку на другой день стала звать доченькой… Стрижку ей сделала — модельную…
— Стрижку?
— Ну да. Мать парикмахершей в молодости работала. В «Фее».
Помолчали. Костя давно допил свой кофе. О судьбе не-съеденного мороженого оставалось только гадать.
— Меня она никогда не стрижет, — зачем-то сообщил Игорь. — Иди, говорит, в парикмахерскую, у меня времени нет.
— Когда это было? — внезапно поинтересовался журналист.
— В прошлом году.
— Нет, когда мать работала в «Фее»?
— В конце семидесятых, где-то так. А что?
— Ничего. — Журналист задумался, подбирая слова потактичнее. — Юлька… Это… в общем, уже неактуально. По-моему.
Игорь сглотнул слюну.
— Актуально, Костик. Я недавно узнал, что… Короче, Юлька умерла.
— Когда? — ахнул его приятель.
— В прошлом году. Через два месяца после того, как дала мне отлуп. Я случайно узнал. Был на кладбище на поминальные дни и… наткнулся.
— Ну ты подумай! — выдавил Костя. — А что с ней?..
— Не знаю! — Голос Игоря напрягся. — Не у кого спросить. Но и это еще не все!
Техник потянулся за новой салфеткой, но жестяная салфетница оказалась пуста. Игорь перевел дыхание:
— Я… сам не знаю почему, но я стал звонить Светке. И оказалось…
— Нет, — быстро проговорил Костя.
— Да! Светка утонула через три месяца после того, как послала меня к черту.
Сделалось тихо. На барной стойке работал приемник, настроенный на шумную FM-станцию: некоторое время он бормотал, передавая привет всему пятнадцатому СПТУ, потом залился песней про «Позови меня с собой»; рядом, за неровным строем каштанов, сигналили машины на перекрестке, но над столом приятелей сгустилась такая тишина, что впору затыкать уши.
— Ну вы подумайте, какая связь? — пробормотал Костя себе под нос.
Техник потер лицо, безжалостно сминая его, словно гуттаперчевую маску.
— Вот так, — глухо вздохнул он. — Но и это…
— Еще не все?!
Игорь посмотрел в глаза другу и, за неимением салфеток, скомкал краешек клетчатой скатерти.
— Я решил жениться, Костя. У меня… в общем… Мы с Леной вчера подали заявление.
2
Костин отец еще недавно был главным прокурором города. Теперь Николай Григорьевич вышел на заслуженный отдых и почти полностью переселился на так называемую «дачу» в сорока минутах езды от центра.
Костя просигналил. Охранник глянул в окошечко, и чугунные ворота медленно разошлись, освобождая дорогу. Небрежно кивнув, журналист въехал на коротенькую улочку «дачного поселка». Всего четыре дома, а вокруг безлюдные луга, озера, рощи, отрезанные забором от всего остального мира. Всякий раз, когда Костя попадал сюда, ему чудилось, что он оказался на другой планете — безмятежной, полной пения птиц и тишины, где ни один голос не смеет принудительно звать с собой «сквозь злые ночи».
Перед воротами отцовского дома журналист вытащил из кармана пульт и приказал воротам открыться. Выскочил Бернард — красавец шарпей в шкуре на семь размеров больше необходимого. Костя потрепал пса по мягким складкам на шее.
Отец, сидевший в шезлонге на балконе второго этажа, помахал рукой.
Когда с приветствиями было покончено, сели пить чай. Николай Григорьевич признавал только зеленый, с жасмином либо земляникой.
— Па, — начал Костя, когда отец, удовлетворившись наконец его подробным рассказом о делах — дома, на работе и в личной жизни, — закурил дешевую «Приму». — Что там за история приключилась в конце семидесятых? В парикмахерской «Фея»?
Костя обладал замечательной памятью — отчасти благодаря ей он и учился отлично, и в журналистике преуспел. В конце семидесятых он был школьником и гордился своим отцом, чья работа, таинственная, порой опасная, как будто сошла с незабываемых кадров фильма «Рожденная революцией». Отец подарил наследнику книгу «Занимательная криминология» и время от времени, будучи в добром расположении духа, рассказывал о некоторых особо шумных делах — в самых общих чертах, разумеется. Жадный до впечатлений отпрыск помнил почти все.
О деле, связанном с парикмахерской «Фея», отец рассказал только матери — на кухне, глухой ночью, когда Костя обязан был спать. Но как раз в тот вечер будущий журналист начитался после ужина этой самой «Криминологии». Сон не шел: мерещились кровавые отпечатки ботинок, удавка, брошенная на
