заднем сиденье автомобиля, мокрая кожаная перчатка на куче желтой листвы, тени, тени, голоса…
Утром он сам не мог точно сказать, состоялся ли ночной разговор отца и матери в реальности — или ему приснилось.
Отец неторопливо затянулся, и Косте показалось, что сейчас он скажет: с чего ты взял? Не было никакого дела, и о парикмахерской «Фея» впервые слышу.
— А почему ты спросил? — поинтересовался бывший прокурор, выпуская вертикально вверх столбик дыма, словно паровоз марки «ОВ».
Журналист растерялся.
— Это по работе? — Николай Григорьевич прищурился. — Ты ж вроде подобной грязью не занимаешься. Культу-ра-шмультура, то-се…
— Нет, — честно признался Костя. — У одного мужика… хорошего… у него там мать работала. Как раз в семидесятые, как я понял.
Бывший прокурор нахмурился.
— Ну, — вздохнул наконец, — то дело так и протухло. Не нашли, понимаешь, состава преступления. Трупы в наличии, пять штук, а состава преступления — нет!
— Трупы?!
Отец утопил окурок в фарфоровой пепельнице с крохотной Эйфелевой башней на краю. У башни не хватало одной ножки.
— Дело так началось, — сказал суховато. — Одна посетительница сделала «химию», вышла за порог и упала замертво. Сердечный приступ. А бабе едва двадцать девять стукнуло…
— Так… — пробормотал Костя.
— Ладно, бывает… Диагноз подтвердился. Но через три дня другая баба тоже сделала «химию». Той было двадцать шесть. Переступила порог, и…
— Сердечный приступ?
Николай Григорьевич мрачно кивнул.
— Стали «Фею» трясти. Подумали, может, они технологию химической завивки нарушают или травят людей чем-то. Из двух погибших одна пила чай, другая ничего не пила и не ела. И тут же рядом, в соседних креслах, делали завивки молодым и старым, и ничего, ушли домой довольные. Хотя после второго случая клиентов стало меньше…
По перилам террасы бесстрашно прыгала синица. Белка метнулась по старому дубу, пропала в листве. Дернулись ветки — перескочила на соседнее дерево.
Не обращая на них внимания, дремал в шезлонге шарпей.
— После третьего трупа, — невозмутимо продолжал отец, — директриса уволилась, а в парикмахерской решили сделать ремонт. Дать другое название… Хотя в народе ее уже давно и четко звали — «Ведьма». Так и говорили: «В том обувном, на углу, возле „Ведьмы“, выбросили чешские демисезонные сапоги…»
Костя выдавил из себя смешок.
— Отремонтировали. Персонал к тому времени почти полностью сменился — две только парикмахерши остались из прежних. Через три дня после открытия — а переименовали заведение в «Алые паруса» — эти две прежние передрались между собой, да так, что новая директриса вызвала наряд. У обеих легкие телесные, кто виноват, установить не удалось — бытовуха типичная. Но одна, озверев, на сотрудников стала кидаться, которые разнимали. Те разозлились, забрали. И вот она стала давать показания — будто бы знает, кто убил тех дамочек. Так и говорила: «убил»…
Бывший прокурор замолчал и вновь тяжело вздохнул.
— И что? — синхронно выдохнул Костя.
— Читал я эти, прошу прощения, показания, — отец поморщился. — Якобы коллега за соседним креслом позавидовала Машкиной, что та лучше работает. К ней клиентки идут, а к той парикмахерше — нет. И отомстила — прокляла. Вот так. Одно проклятие — три трупа… Выпустили ее, не заводить же дело! С работы, правда, уволили, но она восстановилась через суд. Директриса в той парикмахерской опять сменилась, кадры — текучка страшная, а эти две держатся, которые дрались. Одна, правда, перешла работать в мужской зал. Время шло, стала та история забываться… Ужинать останешься?
— Да, — Костя кивнул. — И все?
Николай Григорьевич глянул на него — мельком, но очень внимательно.
— Точно не по работе интересуешься? Я бы не хотел, понимаешь…
Журналист подобрался. На языке отца «я бы не хотел» всегда означало «категорически запрещаю и убью в случае ослушания».
— Честное слово, — сказал он, глядя отцу в глаза. — Так что там?
— Через полгода, — медленно проговорил тот, — было еще два трупа. На этот раз безо всякой завивки… Мужики. Клиенты той самой… которая давала бредовые показания.
Ночевать на даче Костя отказался — слишком ценил удобства привычной постели и общество милых вещей, окружавших его в уютной городской квартире.
Он уже сел за руль, когда услышал голос отца:
— Как, ты сказал, фамилия матери твоего знакомого?
— Я не говорил. — Журналист убрал ногу с педали сцепления. — И, честно говоря… не уверен. Наверное, Машкина.
— Машкина Людмила Васильевна, — глухо выговорил бывший прокурор.
— Что?!
Отец наклонился. Заглянул в открытое окошко машины.
— Котька, — сказал строго. — Чтобы ноги твоей не было рядом с этой женщиной. Я бы не хотел!
Костю передернуло. Нога вновь освободила сцепление…
— Погоди! — Отец нахмурился, покачал головой. — Забыл совсем. Не уезжай, жди!
Резко повернувшись, Николай Григорьевич шагнул к двери. Шарлей, также участвовавший в процедуре проводов, остался, словно ненароком переместившись к передним колесам. Журналист поспешил взяться за ручной тормоз. Не выпустит, прокурорская псина, костьми ляжет!
Отца не было долго, и в голове у Кости успела сама собой написаться статья. Так случается, хоть и нечасто, — текст возникает словно ниоткуда, лишь успевай записывать, исправляя запятушки. А тут и запятых лишних не предвиделось, все одно к одному. Рубрика «Тайны вокруг нас», тысяч тридцать знаков. Проклятие, руки с ножницами, несущие смерть, мнение эксперта, фамилию и звание которого еще предстоит выдумать. Правда, такое напечатает разве что «Страшная газета» в спецблоке «666», где Костя по молодости лет получал свои первые гонорары. А что? Можно и сейчас, под псевдонимом, конечно. Парикмахерша-монстр, вольная и невольная убийца. То есть сначала невольная, а вот когда любимому сыну приспичило жениться… Значит, нужен еще один эксперт, лучше всего фрейдист.
— Гр-р-р-р! — вполне в такт размышлениям отозвался шарпей, успевший оставить свой опасный пост и занять новый — возле дверцы.
Да, статья практически готова, не хватало главного — названия. «Руки, несущие смерть» Костя отверг сразу и навсегда, вспомнив давнюю журналистскую шутку: «Смерть идет из простокваши». Проще надо, проще! И многозначительней. «Страшная месть», допустим. Сразу на ассоциации пробьет, контекст- подтекст включится. Или еще проще…
— Твое, срамник!
Как подошел отец, он даже не заметил.
— Твое! — повторил бывший прокурор, протягивая сквозь открытое окно колоду карт. — Такую мерзость в доме не держу!
Костя почувствовал, как краснеют уши. Игральная колода с веселыми девочками ему не принадлежала, но оказалась в отцовском доме не без его участия. Неделю назад, когда Николай Григорьевич ненадолго уехал к дальней родне в Москву, журналист завернул на дачу с тремя коллегами. Так, слегка расслабиться.
Поутру стаканы вымыли, мебель расставили по местам, пустые бутылки взяли с собой. А колоду, видать, забыли.
