— Вы хотите, чтобы пациент остался жив?
— Да.
— Понадобятся специальные препараты, чтобы организм выдержал… И чтобы пациент сохранял во время операции полную неподвижность. Это дорогие и редкие лекарства.
— Доктор, я могу обеспечить все, что угодно. Если нужно что-нибудь редкое лично для вас, в порядке ответной услуги… Разумеется, в качестве подарка.
— Даже…? — врач понизил голос, и Саймон не разобрал названия.
— Даже это, — рассмеялся Медо. — Итак, мы договорились? Пластическая операция плюс лечение обширных ожогов, сумму своего обычного гонорара помножьте на три.
— Можно взглянуть на пациента?
— Он здесь. На всякий случай наденьте маску.
Разошлись дверные створки, такие же перламутрово-пятнистые, как все остальное в этой комнате. Эмми был в иссиня-черном чешуйчатом костюме, его гость в мешковатых белых шортах и рубашке с мигающими картинками, словно его выдернули с пляжа или из какой-нибудь демократичной курортной забегаловки. Саймон уставился на них отчаянно и испуганно.
— Я не вижу у пациента обширных ожогов, — вполголоса заметил врач.
— К вам на лечение он поступит с ожогами. Он недавно спалил мою виллу — будем считать, что он пострадал при пожаре. Идемте, я провожу вас в ваши апартаменты.
— Простите, я рассчитывал вернуться сегодня домой…
Они вышли, створки закрылись, но Саймон продолжал слышать голоса.
— Доктор, вы же неглупый человек, — Эмми говорил мягко, но с еле уловимыми опасными нотками. — Думаю, вам известно, какая сумасшедшая награда обещана за мою голову?
Доктор что-то промямлил в ответ.
— Я не хочу подвергать вас столь жестокому искушению. Вдруг вы решите, что сдать меня выгоднее, чем сотрудничать со мной? Мне тогда придется убить вас, а я не хотел бы… тем более, что у вас семья, дети. Кстати, у вас очаровательные дети, я их видел на пляже… Да не бледнейте вы так, я никого из ваших близких не трону, если мы не поссоримся. Вы останетесь здесь, пока будете работать с пациентом. Это ведь займет немного времени, не больше одного рау?
Голоса затихли. Рау — пятидневный незийский цикл, чередуется с девятидневным циклом геамо; в одном здешнем месяце два рау и два геамо, или три рау и два геамо, или два рау и три геамо — в зависимости от того, какой месяц. Размышления о незийском календаре помогали Саймону отвлечься от других мыслей, и все равно к тому времени, как Медо вернулся, он начал дрожать.
Ну, конечно… Он даже не удивился: на левом плече у Эмми сидел Топаз и с неприязнью глядел на пленника желтыми глазищами. Так и есть, мерзкая тварь живет и здравствует! Если уж не везет, так не везет по всем статьям.
На лбу у Медо был нарисован цветок прихотливо-сложной формы; веки, губы и ногти сиреневые. Свои длинные каштаново-сине-сиреневые волосы он перебросил на одну сторону, через правое плечо — видимо, чтобы Топаз в них не вцепился.
— Саймон, этот символ означает, что я имею право судить тебя, и мой приговор никем не может быть оспорен, — Медо прикоснулся к рисунку на лбу. — Это энгфрэйонгха, — он произнес название с каким-то нечеловеческим горловым переливом, похожим на рыдание, — плотоядный болотный цветок, пожирающий насекомых. У меня на родине он считается символом правосудия, которое господа вершат над своими рабами. Я буду судить тебя, как раба. Ты хотел сжечь заживо меня и тех, к кому я привязан, — это тяжкое преступление, и наказание будет соответствующим.
«Псих. Ясное дело, психопат! Господи, ну как же случилось, что я так вляпался?»
— Господин Медо, вы что-то путаете! (Заговорить ему зубы, увести разговор подальше от скользкой темы.) На Ниаре нет таких цветов и таких символов!
— Я родился не на Ниаре, — Медо презрительно усмехнулся. — Млиаг, сделай Саймону инъекцию нермала.
«Цербер» ожил, один из его гибких манипуляторов прикоснулся к шее Клисса. Укол. Эмми начал задавать вопросы: где Саймон взял взрывчатку; рассказывал ли он кому-нибудь про Эмми, пока находился в бегах; передавал ли куда-нибудь информацию; с кем у него были контакты; знает ли он, кто такой Эмми на самом деле; почему он хотел убить Ивену и доктора Суйме.
— Они бы заложили меня Тине Хэдис и ее дружку-мутанту, — шмыгнув носом, объяснил Саймон. — А эта поганая киборгизованная сука вся нашпигована оружием, у нее в кистях рук…
Пинок в живот заставил его скорчиться и взвизгнуть от боли.
— Никогда больше не говори о Тине Хэдис в таких выражениях, — холодно предупредил Медо. — Как же мне надоела вся эта словесная грязь! Вы не умеете оскорблять красиво, вы умеете только барахтаться в грязи — так, что во все стороны летят брызги нечистот. Убожество… Перейдем к пунктам обвинения. Ты пытался меня убить. Ты уничтожил уникальные произведения искусства у меня на вилле. Из-за тебя чуть не погиб Топаз. Поступать жестоко можно с разумными существами либо с полуразумными — такими, как ты, но я всегда был противником жестокого обращения с животными.
Услышав свое имя, Топаз начала пищать и тереться пушистым боком о щеку хозяина. Тот потрепал его по сине-зеленой шерстке, а Клисс кисло подумал, что защитники природы хоть сейчас примут Эмми в свои ряды, с распростертыми объятиями!
— Ты хотел убить Поля — еще одно проявление бессмысленной жестокости. Жаль, что у меня не было возможности пригласить его на суд как потерпевшего и свидетеля обвинения. Хотел бы я показать ему Саймона Клисса! Поль считает меня воплощением мирового зла, наихудшим существом во Вселенной, но если бы он увидел тебя, он бы изменил свое мнение.
«Это вряд ли», — подумал съежившийся на полу Клисс.
— Мне нравится мучить Поля, но я никогда не желал его смерти. Саймон, ты хотел, чтобы я умер и напоследок увидел, как умирают Поль и Топаз?
— Да! Нет! Я хотел, чтобы вы все сгорели, и мне было все равно, что вы увидите напоследок! Я об этом вообще не думал! Я просто спасался! Я не сделал ничего плохого, я не мог иначе!
— Ты знаешь, что испытывает тот, чью плоть пожирает огонь?
— Знаю. Боль. Ужас. Надежду на помощь. Я видел много пожаров, я же был эксцессером…
Теперь Саймон дрожал так, что перед глазами все прыгало.
— На собственном опыте ты это знаешь?
— Нет.
— Значит, сейчас твой опыт обогатится новыми впечатлениями, — ухмыльнулся Эмми.
— Послушайте, вы же остались живы, никто не умер! Раз вы оттуда выбрались, я не должен ни за что отвечать! Это несправедливо, господин Медо…
— Саймон, ты не рассчитывал, что мы останемся живы, не так ли? Да и выбрались мы оттуда… м- м, как бы сказать… не по правилам, в обход всех законов природы. Твое преступление не может быть прощено, и ты будешь наказан. Подожди, сначала я унесу Топаза — он впечатлительный, я не хочу, чтобы он на это смотрел.
Медо вышел и через минуту вернулся уже без Топаза, но с респиратором. Следом за ним в комнату въехал прозрачный шкаф с блестящими спиралями и захватами внутри.
— Мне не нравится запах паленого мяса, — объяснил Медо оцепеневшему Клиссу перед тем, как надеть респиратор.
Дверцы шкафа раскрылись. Повинуясь команде, «цербер» подхватил Саймона и швырнул внутрь. Саймон закричал — пронзительно, срывая голос, закричал еще до того, как почувствовал боль. Да, он видел много пожаров, когда снимал свои материалы для «Перископа», видел, как люди и другие существа гибли в огне; иные из этих пожаров он сам же и устраивал, но он всегда соблюдал технику безопасности и ни разу не горел.
Боль пожирала его тело, а он хотел и не мог потерять сознание, хотел и не мог сойти с ума. За что? Господи, за что? Это же несправедливо, такого с ним не должно было случиться… Наконец дверцы шкафа раздвинулись, «цербер», нимало не церемонясь, вытащил Клисса и бросил на платформу подъехавшего медицинского робота. Обожженный Саймон продолжал кричать. Он видел все, как в тумане,
