посмейте…» Второй был подобродушнее, рот до ушей, в кепочке, а кепочка вся в мохнатых пупырышках. Болтали и анекдоты травили они громко, с расчетом на публику, а больше всего с расчетом на девицу, сидевшую перед ними. Девица эта краснела, куксилась, пыталась парней отбрить с достоинством, да только к новым веселиям их побуждала, и такое у нее лицо было несчастное, что Олегу ужасно жалко стало ее. «Учительница, наверное, новенькая, из города прислали, вот теперь она и мучается в этой глуши… Барышня и хулиганы… Не та барышня и не те хулиганы… Вон какие рожи отъели…» Так возмущался про себя Олег, хотя второй парень и не отъел рожу, а был тонколиц; голоса приятелей физически раздражали Олега, он уже убедил себя в том, что их несчастная соседка и вправду учительница, он понимал ее тяготы и сочувствовал ей. Впрочем, пошли бы они все к черту, какое все имеет значение, когда он предатель и ничтожество. «Мы забытые следы чьей-то глубины, — повторял про себя Олег, — мы забытые следы чьей- то глубины…»
— Смотри, какая она маленькая да тоненькая.
— Она же на полупроводниках…
И опять хохот! Терпение может лопнуть…
— Уберите руку, — сказала девушка, сказала так, будто слезы у нее на глазах были.
— Руку? Пожалуйста… Руку это мы можем…
— Не наклоняйся так ко мне… От тебя водкой несет. Зачем вы напились? Стыдно же пить… Нехорошо…
— А кто не пьет? — оскорбился парень в кепочке, потом повторил уже миролюбиво: — Нет, на самом деле, кто не пьет?
— Один филин, — смачно сказал круглолицый.
— А почему один филин? — картинно удивился парень в кепочке.
— А почему, почему! Да потому, что днем он спит, а после одиннадцати все магазины закрыты…
Довольные, парни гоготали.
— Кончайте представление, — нервно сказал Олег.
— А что, тебе не нравится?
— Не нравится. Больно противные у вас голоса.
Парни опешили. Учительница, казалось Олегу, смотрела на него с благодарностью.
— А ты нам весь не нравишься, — нахмурился круглолицый.
— Смотрите, еще тянет, — обиделась кепочка. — Поговорить, что ли, с ним надо?.. А?
— Он же трус, — сказал круглолицый, — вон как побледнел. Он с нами поговорить не захочет…
Олег молчал. Подъезжали к Сосновке наконец-то. «Земля», — прошептал Колумб, кричать он уже был не в силах.
— Смотри, как он на нас кладет, — протянул тот, что был в кепочке.
— Оставьте его, — взмолилась учительница.
— А ты молчи… — пьяно заорал вдруг круглолицый и выругался так, что все в автобусе примолкли, словно пришибленные его матом.
«Для меня старается», — подумал Олег.
— Прекратите, — крикнул он, — а то…
— А то?
— А то вылетите сейчас из автобуса!
— Ты у меня сейчас сам вылетишь…
— Мы и так выходим, — заулыбался парень в кепочке, — вот наш поворот. Валяй и ты с нами. Поговорить ведь хотели.
— Поселок, — объявила рябенькая кондукторша.
Парни двинулись к выходу. А впереди них шла учительница.
— Эй, ты! Герой с дырой! Что ж ты не выходишь с нами? — обернулся круглолицый.
— Мне ни к чему, — сказал Олег, — до моей остановки еще пять километров.
— Соседи, а соседи! Вы там штанишки у этого фрайера пощупайте! — засмеялся парень в кепке. — Мокрые небось!
Учительница сошла. И парни нырнули за ней.
Олег встал.
— Куда ты! Зачем? Не связывайся с ними!
Сочувствующие или струсившие?
Ухолил автобус, глазел во все раскрытые глаза на него, дурака.
А он стоял на жаркой окраинной улице, пустынной, будто ночной, колодезный журавль только упирался рядом в небо, но разве он союзник, а те трое глядели на него. «Хоть бы она ушла, не стояла, пока я отвлекаю их…»
— Ну что? — сказал Олег. — Давайте поговорим.
Хоть бы вышел кто из этих застывших изб, голову высунул, не дал крови пролиться.
— А чего нам с тобой говорить-то, — сказал лениво круглолицый, — у нас времени в обрез, ты топай себе…
И он повернулся и пошагал, покачиваясь, по рыжей улице, презирая его, Олега. И учительница пошла за ним, барышня за хулиганом.
— Понял? Топай, топай ножками! — захохотал парень в кепочке. — С нас и этого достаточно.
Трое уходили, Олег смотрел им в спины, злой, одураченный, и сжимал кулаки. Парни смеялись, конечно, над ним, и вдруг круглолицый догнал учительницу и обхватил ее рукой, она отстранила парня и хотела бежать, и тогда сорвался Олег, бросился за тремя, схватил круглолицего за руку:
— А ну прекратите приставать к женщине!
— Да что он к нам прилип? — взвился парень в кепочке. — Мочи нет! Дай ты ему хоть в рожу.
И круглолицый дал. Поднимаясь с земли, кривясь от боли, Олег видел злое лицо круглолицего, ох, как он ненавидел его, из таких растут фашисты, бей их, гадов. Что было потом, он помнил плохо, маленький дурашливый клубок их толокся и шумел на безлюдной улице, то двое били его, Олега, то он в секунды отчаяния бросался на них и им доставалось, на ногах они стояли некрепко, и от этого Олегу было легче, но вот что запомнилось ему хорошо, так это испуганное лицо учительницы, она все кричала Олегу: «Не бей Колю! Не бей Колю!» — и туфлей, туфлей, каблучком колотила Олега по спине.
Потом откуда-то появились люди, стали дравшихся растаскивать, и унылый длинноногий милиционер повел их за собой разбираться. Милиционер ворчал и все поправлял пряжку старого ремня, зеваки давали ему советы, а учительница, взволнованная, растрепанная, бежала рядом и все говорила: «И никак он от нас отстать не мог…» Парни молчали, и Олег молчал, он дышал с трудом, шел возмущенный и гордый, он спешил, он хотел, чтобы во всем скорее разобрались и зло было наказано. Шли долго, черт знает сколько, боль и усталость оживали, ну и пусть, Олег чувствовал себя победителем, словно не длинноногий сержант вел этих двух хулиганов в отделение, а он, Олег. У одной из изб с государственной табличкой на боку свернули, сержант движением руки остановил зевак, и тут Олег заметил, что ни круглолицего, ни учительницы рядом нет.
— А где же эти двое? — спохватился Олег.
— Не ваше дело, — сказал сержант. — Проходите.
Олег стал шуметь, но сержант цыкнул на него, и парень в кепочке дернул Олега за руку, с доброжелательностью союзника посоветовал шепотом: «Да не рыпайся ты здесь… и так уж на восемь суток…» Олег как будто и не слышал его слов, он шел за сержантом широким жарким коридором. Наконец пришли в суровую комнату с деревянным барьером. Сержант шагнул за барьерчик, дверцу барьерчика, всю в коричневых балясинах, пристегнул крючком, сел за стол и стал думать. Стены комнаты были в нравоучительных плакатах.
— Сядьте, — сказал сержант.
— Раньше сядешь, — вздохнул парень, — раньше выйдешь.
Ноги у него подкосились, и он опустился на дощатую скамью легко. Олег сел рядом.
— Составим протокол, — сказал сержант.
— Ага, давайте составим протокол, — обрадовался Олег, он встал, подошел к барьеру, облокотился
