бизнесмена не может быть иной самости, кроме капитала. А лучшие формы самовыражения капитала дает современное искусство. Так почему не сделать произведением искусства всю жизнь, превратив ее в непрерывный хэппэнинг? Я спрашивал — но зачем же именно так? А он говорил — помнишь, как это у Пастернака: «И чем случайней, тем вернее…» С ним невозможно было спорить на эту тему, за ним надо было записывать, записывать, записывать…
Степа щелкнул пультом и опять попал на поэтический вечер. Теперь на сцене стоял другой пушкин, похожий на Чубайку. Он был одет в расшитую васильками рубаху навыпуск. Застыв в характерной для театра Кабуки позе, он медленно разводил поднятые над головой руки, словно разрывая на две половины невидимый парус:
Пахнет сеном тропинка в навек наступившее сатори, Над тесемкой смешною уже не рыдают смычки.
Только совесть страны, академики Познер и Сахаров, Все никак не протрут запотевшие кровью очки…
Степа поморщился от ассоциаций, которые возникли у него со словом «очко» во множественном числе, вздохнул и вернулся на канал, где беседовали красноволосая женщина, морячок и бритоголовый Кика.
— А сколько невероятных слухов ходило про эти ослиные уши и все, что их окружало! — всплеснула руками женщина. — Как вы считаете, верно ли, что так проявлялась его репрессированная гомосексуальность, в которой он до самого конца не хотел себе признаться, пытаясь спрятать от себя то, что ему, человеку классической культуры, казалось невозможным принять? Даже не спрятать, неправильное слово… а как бы вынести за скобки личности путем предельного остранения?
— Знаете, я не психоаналитик, — наморщился Кика. — Не знаю, какие там у личности скобки. И меня безумно раздражает этот педерастический детерминизм, который сводит к репрессированной гомосексуальности все, что чуть выходит за умственный горизонт биржевого маклера. Поэтому давайте не будем слишком углубляться в эту тему. Да, он часто краснел, когда занимался любовью. Но это можно объяснить просто-напросто тем, что его голова склонялась слишком низко к полу. И я уверен, что анальный секс никогда не был для него главным. Вряд ли он вообще имел какое-то значение, кроме чисто метафорического…
— Да-да, — влез морячок. — Я тоже так думаю. В последнее время мне стало казаться, что его настоящей мишенью был голливудский оскал американского национал-капитализма. Вспомните, что осел — это эмблема республиканской партии США! Я уверен, проживи Жора дольше, он ударил бы и по демократам.
Красноволосая женщина снова поглядела на морячка с неприязнью. Кика никак не отреагировал на его слова.
— Накладные уши были куда важнее секса per se, — продолжал он. — В первую очередь они требовались ему для того, чтобы довести ситуацию до абсурда, даже не довести, а выстроить как изначально абсурдную. Знаете, он обожал Ги Дебора и часто повторял: «Мы еще заставим общество спектакля аплодировать нам стоя!» Это была гениальная игра сильного и одаренного человека. Но настал день, когда неутолимая жажда жизни сменилась усталостью и разочарованием…
— Вы полагаете, это была гениальная игра? А зачем тогда он надел их, ну… Перед самой кончиной? Когда был совсем один?
— Ну, знаете ли… Как сказал кто-то из великих французов: «Сегодня мы играем без зрителей. Сегодня мы играем свою жизнь».
60
Зазвонил лежащий на полу мобильник. Степа посмотрел на него с опаской, словно это был ядовитый зверек, пронзительным визгом предупреждающий об атаке. Мобильный все звонил и звонил. Степа чертыхнулся и поднес трубку к уху.
— Тридцать четвертый, тридцать четвертый! — сказал в трубке неестественный бас. — Я сорок третий! Прием!
— Кто это? — дернулся Степа.
— Это Леон, — сказал Лебедкин своим нормальным голосом. — Че, напрягся? Не надо, зря. Джедаи про всех все знают. У них работа такая.
— И что, — спросил Степа, — много интересного?
— Так… Всякое разное. У кого коровий череп в сейфе. У кого эсэсовский нож в столе. Один жабу лижет, когда дрочит, другой белой крысе молится. Имен называть не буду, сам, наверно, уже догадался. А есть и такие, кто вообще только в деньги верит. Эх, знал бы ты, Степа, что за люди миром правят. Стал бы циником.
— А я и так циник, — сказал Степа.
— Да, — согласился Лебедкин, — я заметил вчера. Кстати, раз уж ты сам об этом заговорил. Ты не в курсе, что это за «семь центов»? Жоре теперь не повредит, скажи.
— Не в курсе, — вздохнул Степа. — Опоздал.
— Понятно. Значит, никогда уже не узнаем… Что там у тебя булькает? Пьешь?
— Пью, — ответил Степа. — Не берет.
— Больше эту дрянь нюхай. Ладно, чего я тебя лечу как ребенка. Сам выводы делай…
Лебедкин замолчал. Слушая тишину в трубке, Степа водил пальцем по стеклянной плоскости журнального столика.
— Я вообще-то попрощаться, — сказал Лебедкин после паузы. — Меня на другой участок переводят. С тобой Тарас Козулин работать будет. Мы его Тарантиной зовем. Скучать не будешь, обещаю. Он тебе на днях позвонит. Уши передать и вообще познакомиться.
— Какие еще уши?
— Из Жориного сейфа, — сказал Лебедкин, — я для тебя взял три комплекта. Синие, зеленые и красные. Нарушение служебной инструкции, конечно, ну да ладно.
— Зачем мне?
— На память, — с удивлением ответил Лебедкин. — Ты ж вроде просил, нет? Боялся, что к делу приобщат. Да и вообще… Подумай, сколько они на Сотби через десять лет стоить будут!
— Бог с ним.
— Не хочешь душу бередить? Тоже понимаю. Ну смотри, не надо, так не надо. Сам тогда Козулину объяснишь. Только деликатно, ладно? Он обидчивый.
— А куда уходишь? — спросил Степа.
— На интернет. Ты, кстати, не знаешь, чего бы по «Виндоуз» почитать? Какую-нибудь нормальную книжку, чтоб понятно было.
— Лучше начни сразу с Unix, — сказал Степа. — Все-таки двадцать первый век на дворе. А что случилось-то?
Лебедкин чуть помолчал.
— Помнишь Мусу этого? От которого я тебя спас?
— Еще бы.
— Оказалось, у него кореш есть, который спит и видит, как бы ему за покойничка вписаться. В общем, Степ, проблемы и у джедаев бывают.
— А что за кореш?
— Да какой-то Джибраил.
— А кто он?
— В том-то и дело, что никто не знает. Умар клянется, что не родственник. В общем, пока не все еще ясно. Но серьезный товарищ… Не поверишь, Степ, что на стрелке было. Так что наши велели мне пока в спокойном месте поработать. Да я и сам, Степ, давно хотел интернетом заняться. Интересно ведь. Человек расти должен, развиваться. А у меня что за жизнь? Туда ба-бах, сюда ба-бах… Как кочегар.
