приходят из боевого полета однополчане. Просьба Вахненко тронула меня.
– Если это продуманное решение, то одобряю. Постараюсь убедить Виктора Петровича отпустить тебя учиться, – пообещал я.
В тот же день поговорил с Ивановым. Мою просьбу командир полка поддержал.
Все реже летаем в Молдавию. Севернее нас, от Могилев-Подольского на Умань и юго-восток наступают прорвавшие фронт войска противника. На полетных картах линия обороны проходит южнее городов Сороки и Гайворон. Севернее Кодыма обнаружена большая колонна вражеских войск. Группа «чаек» и И-16 соседнего полка должна нанести по ней удар. Нашему звену приказано прикрыть штурмующих от вражеских истребителей. Ставя задачу, Иванов подчеркнул:
– Покрышкин, вылетишь в составе звена с ведомым Лукашевичем и моим адъютантом Карповичем.
– Товарищ командир полка, разрешите мне лететь парой с Лукашевичем. Карпович еще неопытный летчик и мне придется охранять не только штурмующую группу, но и его, – попросил я.
– Надо его натаскивать. На одних опытных летчиках нельзя строить нашу боевую работу. Ясно?
Конечно, все понятно. Командир полка по-своему прав.
Приходим в район севернее Кодыма. Вот и дорога. Вдоль нее стелется пыль от двигающихся автомашин и артиллерии. «Чайки» и И-16 с ходу бомбят и расстреливают из пулеметов вражескую колонну. Наша группа выше их, внимательно ведет наблюдение, особенно в сторону солнца, чтобы не прозевать появления «мессершмиттов». Слева от меня летит Лукашевич, а справа – Карпович. Я иду в середине, словно под конвоем. Как сейчас мешает этот боевой порядок – тройка. Он лишает нас маневра.
Как и предполагали, четверка вражеских истребителей появилась со стороны солнца и тут же пошла в атаку. Покачиванием самолета с крыла на крыло предупреждаю ведомых о противнике. Энергичным боевым разворотом влево иду навстречу «мессершмиттам». Они, не принимая лобовой атаки, обходят нас левее. Доворачиваю круто влево и ловлю в прицел заднего Ме-109. В это время вижу правее меня самолет Карповича, а в хвосте у него – «мессер». Резко бросаю своего «мига» в правый разворот, подхожу к самолету врага. Вот он, рядом. С короткой дистанции в упор прошиваю очередью мотор и кабину.
«Мессершмитт» задымил, завалился в пикирование и врезался в землю. Карпович же почему-то уходит в направлении Котовска, хотя его никто не преследует. Все это попало в поле зрения, когда я после атаки уходил вверх, боевым разворотом. Три Ме-109 с набором высоты пошли за мной. Иду в лобовую. Они разворотом обходят, стремясь выйти в хвост моему самолету. Снова выхожу на них в лобовую. Но летчики противника, опасаясь моего огня, опять идут в обход. По-видимому, решаю я, сбит их командир. Это снизило боевую активность врага. Однако и уходить они не хотят. Чувствуют преимущество. Долго пришлось мне отбиваться.
Пока я крутился с тройкой «мессершмиттов», наша штурмующая группа выполнила свою задачу. «Чайки» и И-16 набрали высоту и пристроились ко мне. Вражеским истребителям ничего не оставалось, как выйти из боя и направиться в северном направлении.
Взяли курс на восток и мы. Всю дорогу мне пришлось маневрировать. Переходя на большой скорости с фланга на фланг группы, прикрывал их от возможных атак вражеских истребителей. А самого не покидали мысли о сложившейся ситуации в воздушном бою. Пытался понять, почему мой правый ведомый Карпович оторвался и его чуть не расстрелял Ме-109. Пришел к выводу, что Карпович развернулся вправо, когда я с Лукашевичем делал разворот влево навстречу «мессершмиттам». Если бы не пришел к нему на помощь, то и его могли бы сбить. Поражение в первом боевом вылете наносит тяжелую психологическую травму… Плохо сделал он, что ушел один домой. Его могли преследовать. Я же не имел права бросить штурмующую группу.
А вот что же произошло с Лукашевичем, я не знал. Почему не видел его в воздушном бою, где он сейчас? Стал восстанавливать в памяти завязку боя. Перед предупреждением о нападении «мессершмиттов» и в начале боевого разворота на противника Лукашевич был слева от меня. Больше я его не видел. Куда и когда он исчез? Может, его сбили, когда он пошел на выручку Карповичу? Или он, будучи внутренним на развороте, перетянул ручку на вираже и сорвал свой самолет в штопор? И то и другое плохо.
Вот и аэродром. Захожу на посадку, а мысли о напарниках не дают покоя. Вылетел тройкой, а сажусь один…
Еще на заруливании увидел Карповича. Он разговаривал с командиром полка. Стало легче – один ведомый здесь. Быстро вылез из кабины, направился к В. П. Иванову. Поприветствовал командира и не стал прерывать Карповича. Пусть доложит. Слушаю о событиях в боевом вылете и о причинах его ухода на аэродром. Понимаю, что летчик первый раз в бою. Он еще не может точно и логично рассказать о происшедших событиях и ругать его за это не стоит. По-видимому, надо разъяснить ошибки, чтобы он сам их понял. Спрашиваю Карповича:
– Почему ты развернулся вправо, когда мы с Лукашевичем делали боевой разворот влево, навстречу «мессершмиттам»?
– Побоялся на развороте отстать от вас.
– Вот первая и главная ошибка. Выполнив правый разворот, ты оказался в отрыве от меня и не стал добычей «мессеров» лишь потому, что тебя выручили. Пробоины в самолете есть?
– В правом крыле несколько пулевых.
– Это мелочь! Вот уходить из боя одному нельзя. Этим ты ослабил звено. Я же не имел права бросать штурмовиков, а тебя одного «мессера» запросто могли добить.
Иванов прервал наш разговор.
– Покрышкин, что с Лукашевичем? Сбили?
– После разворота в сторону противника я его не видел.
– Эх!.. Теряем летчиков! Да так, что и причину потери зачастую не знаем.
– Были бы рации на самолетах, возможно, Лукашевич успел бы сообщить. А так, если он не вернется, то останутся неизвестными обстоятельства его гибели, как и пары Соколова.
– О Соколове и Овсянкине кое-что известно, – сказал Иванов. – За ужином расскажу об этом всему личному составу.
Вечером все собрались в столовой. С душевной болью выслушали мы сообщение командира полка о трагической судьбе наших боевых товарищей.
По предположениям, во время штурмовки аэродрома в Бельцах самолет Соколова получил серьезное повреждение от зенитного огня. Спасение могло быть в одном: долететь до Днестра и приземлиться на левобережье, на нашей стороне. Самый близкий путь к Днестру лежал на северо-восток, в направлении Ямполя. Соколов принял решение идти туда. Его прикрывал Овсянкин. Перелетев Днестр, они сели недалеко от Ямполя, уверенные в том, что здесь наши войска. Но район уже был захвачен врагом. Устаревшие данные, переданные нам в полк из дивизии, ввели в заблуждение Соколова. Окруженные фашистами Соколов и Овсянкин мужественно приняли бой. Последние патроны они оставили для себя. Героическую смерть предпочли плену. Об этих минутах их жизни стало известно на допросе сбитого гитлеровского летчика.
Виктор Петрович этим сообщением как бы снова поднял притупившуюся уже со временем боль. Как тяжела утрата однополчан…
– Боевые друзья! Я сообщил вам подробности героического подвига настоящих патриотов Отечества Анатолия Соколова и Алексея Овсянкина. Вечная им слава!
Мы стояли молча, отдавая дань героям. А в конце ужина неожиданно появился в столовой Лукашевич. Летчики окружили его, начали расспрашивать.
Случай, происшедший с молодым пилотом, был и волнующим, и смешным. При резком развороте на четверку вражеских истребителей Лукашевич, боясь столкнуться с Карповичем, попытался удержаться левее моего самолета, потерял скорость и сорвался в штопор. А для вывода не хватало высоты. Лукашевич выбросился из «мига». Приземлился он на парашюте рядом со сбитым мною «мессершмиттом». Увидел, что вражеский летчик был убит еще в воздухе. Лукашевич считал, что он находится на захваченной врагом местности. А тут видит, приближается группа солдат. За фашистов он принял своих солдат, которых плохо видел из-за кустов. Те окружили его в зарослях. Он уже собирался застрелиться, как вдруг услышал
