Дверь открылась, и оттуда вывалилась разочарованная семья Спиридоновых. Ходили слухи, будто Свиридонова-старшего пригласили на симпозиум в Австралию. Случилось это так: его жена написала хорошую критическую статью об одном писателе, работавшем в «Литературном еженедельнике». Тот, как это и водится между интеллигентными людьми, в знак благодарности взял интервью у Свиридонова- старшего. Ксерокс интервью вкупе с тщательным английским переводом, выполненным дочерью, Свиридонов разослал во все мировые культурные центры, присовокупив разъяснительную записку о своей исключительно ведущей роли в советской литературе. Клюнули на кафедре русистики одного австралийского университета, где искренне полагали, что в тоталитарной России все писатели, не успевшие эмигрировать, давно уже переведены на землеройные работы. А тут вдруг — интервью! Получив приглашение из университета, Свиридонов пришел требовать, чтобы Союз писателей отправил в командировку и всю его семью, нажимая на то, что такое небывалое количество писателей в одной ячейке общества станет для австралопитеков самым убедительным свидетельством замечательного расцвета культуры в СССР и доказательством решительного превосходства советского образа жизни над западным. Однако по тому, с какими недовольными лицами Свиридоновы покинули кабинет, было ясно: валюту выделили только на главу семьи. Судя по обрывкам разговора, весь обиженный семейный подряд направился в партком — жаловаться на несправедливость Горынина. Вот ведь времена — было куда пожаловаться! Говоря стихами Одуева:
Нигде, кроме Как в парткоме!
В освободившийся кабинет сразу попытался войти следующий посетитель — Медноструев. Он огладил свою кудлатую черную бороду, поправил на носу очки в тонкой золотой оправе и, осуществив на лице выражение плаксивого недоумения, двинулся к двери, но буквально в последний момент его опередил неизвестно откуда взявшийся Чурменяев, строго-престрого озабоченный.
— Pardon! — буркнул он, проскочив в кабинет перед самым медноструевским носом.
— Все куплено Сионом! — рявкнул ему вдогонку обиженный Медноструев и вызывающе посмотрел на тихо сидевшего в углу писателя Ивана Давидовича Ирискина.
Тот презрительно усмехнулся и демонстративно закрылся томом Шолом-Алейхема. Остальные же сделали вид, что их это не касается.
Иван Иванович Медноструев был известным в литературных кругах антисемитом, автором ходившего по рукам рукописного исследования «Тьма. Евреи против России». В этом труде вся отечественная история рассматривалась под этим весьма своеобычным углом. Медноструев считал, что евреи непоправимо виноваты перед Россией еще с тех былинных времен, когда Русь изнывала под алчным и беспринципным игом иудейской Хазарии, не говоря уже о последующих пакостях, учиненных этим неискоренимым племенем над доверчивыми славянами. Своих взглядов Медноструев не скрывал и когда, бывалочи, сидел с учениками и единомышленниками в холле Дома литераторов, а мимо бочком спешил писатель с загогулистой фамилией или просто неудачно крючковатым носом, Иван Иванович качал головой и говорил своим замечательно густым басом, при этом издевательски грассируя: «В р-русской литературе только два настоящих поэта
— Веня Витинов и Беня Диктов!» Вот какой это был субъект, настоящая Харибда литературного процесса, и будущность Витька во многом зависела от того, найду ли я с Медноструевым общий язык.
— Заполонили русскую литературу! — пророкотал Медноструев. — Присосались к сердцу народному! Выхолокостили историю!
— Этот Чурменяев обычный хам! — Я постарался перевести конфликт в невинную бытовую плоскость, осторожно косясь на упивавшегося Шолом-Алейхемом Ирискина.
— Вот-вот! Хам, Сим, Яфет… Все — оттуда! — подхватил Медноструев.
— И дружок твой тоже оттуда!
— Какой дружок?
— Какой? Тот, что в кацавейке! Я еще давеча в ресторане приметил!
— Да вы что? Это же закарпатская доха! Исконно славянская форма одежды! — воскликнул я и похолодел от мысли, что мог нахлобучить на Витька сванку.
— А каббалистические знаки?
— С чего вы взяли?
— А вон! — он кивнул в окно, где виднелся Витек, старательно вращающий свой кубик Рубика. — Я сразу приметил: буковки-то каббалистические…
— Да что вы такое говорите! Это обычный кубик Рубика, а буквы на нем наши.
— Что вижу — то и говорю. Значит, кубик Рубика? — Медноструев задумчиво почесал довольно большой шрам на лбу. — Рубик — Рубин — Рубинчик — Рабинович… Понял? И чтоб ты знал, «Протоколы сионских мудрецов» тоже русскими буковками написаны! Понял?
— Понял. А Витек-то мой при чем тут?
— А масть? Ты на масть посмотри! — настаивал бдительный Иван Иванович.
— Нормальная масть. Вы тоже не блондин!
— Я-то не блондин, а дружок твой — рыжий. И конопатый! Улавливаешь? Фамилия-то как у него?
— Акашин.
— Во-от! С этого бы и начинал! Акашин — Акашман — Ашкенази — Аксельрод! Понял?
— Скорее нет, чем да…
— Ты в баню с ним сходи, тогда поймешь!
— Ходил, — соврал я. — Все на месте…
— Это тоже ничего не значит. Теперь за большие деньги можно пластическую операцию сделать. Вырезают лоскут с задницы и восстанавливают…
Кстати, в своем труде Медноструев доказывал, что обрезание — это не что иное, как древний способ зомбирования человека, ибо после операции обнажаются какие-то важные нервные окончания и происходит целенаправленное перевозбуждение каких-то участков мозга. В итоге подвергшийся такой операции человек превращается в • биоробота и готов выполнять самые разнузданные приказы самых мрачных закулисных сил, борющихся, как известно, за установление мирового господства. Правда, Медноструев никак не пояснял, почему такая же в точности операция, проделанная над мусульманином, аналогичных результатов не дает… Кроме того, в исследовании приводился подробнейший перечень писателей, имевших еврейские корни и даже корешки, причем наиболее зловредные из них были выведены жирным. Просто вредные — полужирным. Замыкали список литераторы, всего-навсего женатые на еврейках и поэтому записанные обычным шрифтом.
— Да бросьте, Иван Иванович, я его семью знаю! Маму… — На этот раз я сказал правду.
— Семья тоже ничего не значит! Русские дуры до крапивного семени падки.
— Так ведь у евреев по матери национальность устанавливается! — возразил я.
— По матери… — Он снова почесал шрам. — Какой еще такой матери? Это все сказки для гоев. Один еврейский ген может такого наделать!
— Уверяю вас, у Витька все до одного гены — русские!
— Все до одного! — передразнил Медноструев. — Что ж он тогда в писатели подался? Шел бы в цех или на стройку!
— А вы?
— У меня талант… и долг перед одураченным народом нашим.
— И у него — талант. Он замечательный роман написал!
— Как называется?
— «В чашу».
