— Плюрализм… — задумчиво повторил Горынин. — А поподробнее он ничего про плюрализм не говорил?
— Нет. Его дело — идею бросить. А мы должны ее до людей довести!
— Хорошо, — кивнул Сергей Леонидович. — Проводим четыре разных актива. На каждом обсуждаем по одному письму. Потом организовываем согласительную комиссию, вырабатываем обращение. Обращение печатаем в «Литеже».
— Совсем другое дело! — улыбнулся Журавленко и нацепил очки.
— Какой же это плюрализм? — вмешался я, даже не предполагая, к каким тектоническим сдвигам в отечественной истории приведут эти мои слова.
— Не лезь! — буркнул Горынин. — Радуйся, что выпутался…
— Ну почему же — не лезь! — поощрительно глянул на меня идеолог. — Надо учитывать все точки зрения, даже самые неожиданные. Что вы предлагаете?
— Да напечатайте вы все четыре письма — и дело с концом!
— Пил? — потянув в мою сторону носом, спросил Сергей Леонидович.
— Пил, — сознался я.
— А что, это мысль! — засветился Журавленке. — Вы неглупый человек. Странно, что мы раньше с вами не встречались. Так и сделаем! Надо ободрить народ, заставить его думать! Пусть печатают! А мы поможем. Дадим главным редакторам телефонограммы, чтоб не самоустранялись… Зовите писательскую общественность!
Горынин нажал кнопку селектора и сказал Марии Павловне:
— Запускай!
Через минуту кабинет был полон. Николай Николаевич обвел изможденные ожиданием лица грустным взглядом, но произнес довольно бодро:
— Вот, значит, так… Хватит ходить в коротких штанишках. Партия доверяет нам. Будем печатать.
— Какое письмо? — робко спросили из толпы.
— Что значит — какое? Все будем печатать! Плюрализм…
— Вот это по-нашему, по-русски! — рявкнул Медноструев, но соратники посмотрели на него укоризненно.
Толпа некоторое время молча обдумывала сказанное, стараясь понять тайный смысл этих слов и особенно — последнего, незнакомого, подозрительно оканчивающегося на «изм». Потом возникло движение, и четыре конверта осторожненько легли на краешек стол а-«саркофага». Правда, тут приключилась некоторая суматоха, потому что Неонилин положил сначала одно письмо, затем Перелыгин заменил его на другое. Потом они еще посовещались с Ирискиным и отдали оба своих конверта. Писем стало пять.
— Э, нет! — возразил Горынин. — Сами несите в газеты. Партия вам доверяет!
— Да кто ж возьмет? — раздалось из толпы.
— Возьмут! — значительно произнес Журавленке. — Будет специальное указание…
Недоумевающие ходоки разобрали письма и, ропща, покинули кабинет.
— Опять какие-то жидовские штучки, — буркнул Медноструев, уходя.
Потом дверь вдруг снова приоткрылась и всунулась голова опытного Перелыгина:
— А если?
— Исключено! — опроверг Журавленке.
Забегая вперед, скажу, что история с письмами на этом не закончилась. Несмотря на телефонограммы, главные редакторы никак не могли определить, какое именно письмо напечатать, чтобы впоследствии не пострадать. Было собрано специальное совещание главных редакторов, на котором идеолог Журавленке долго объяснял, что каждое печатное издание должно теперь иметь свою, неповторимую общественно-политическую физиономию. Но поскольку все газеты были не то чтобы на одно лицо, но и особыми физиономиями как-то не выделялись, то снова возникли проблемы. И тогда прямо на совещании было принято решение, какая газета или журнал с какой физиономией будут теперь выходить. По требованию главных редакторов это историческое постановление закрепили в соответствующем протоколе, который, к сожалению, исчез во время захвата архива ЦК КПСС в августе девяносто первого восставшим против тоталитаризма народом. Штурм, кстати, возглавил Журавленке, хорошо знавший, где что лежит. Вот так и произошло знаменитое размежевание единой советской прессы на коммунистическую, патриотическую, либеральную и природоохранную…
— А где же Акашин? — задумчиво спросил Сергей Леонидович, когда мы снова остались вчетвером.
При этом он посмотрел в сторону Горынина, но тот что-то старательно записывал на перекидном календаре.
— В самом деле? — озаботился Журавленке.
— А зачем он вам? — поинтересовался я.
— Как зачем? — удивился ответработник. — Будем роман печатать. С «Новым миром» уже договорились. Они специально оставили место в ближайшем номере. И «Правда» тоже кусок возьмет… Давайте прямо здесь и выберем. Где рукопись?
— Сейчас найдем, — пообещал Николай Николаевич и стал искать по выдвижным ящикам. — Куда же я ее дел? Там одно замечательное место есть — про плюрализм…
Сказал он это таким уверенно-озабоченным тоном, что было ясно: в подозрительные дни от рукописи он постарался избавиться.
— Ладно, потом найдешь, — махнул рукой Журавленко и снова посмотрел на меня. — А что вы, собственно, пишете?
— Приветствия… Иногда истории заводов и фабрик…
— Приветствия? Очень интересно! Какие же?
— Обычно просят стихотворные. Знаете, когда пионеры говорят стихами, трудно не прослезиться!
— Стихотворные! — воскликнул он. — А для профсоюзной конференции не вы сочинили?
— Я…
— Неплохо, но есть замечания… И тут раздался звонок.
— Тебя, — кивнул Горынин Сергею Леонидовичу. Тот взял трубку, и по мере того как он слушал, лицо его вытягивалось и озарялось одновременно:
— Е-мое… Да ты что! Во бляхопрядильная фабрика! Куда катимся?..
Положив трубку, он обвел нас торжественным взглядом.
— Ну? — в один голос спросили Горынин и Журавленко.
— Пришла шифровка из Нью-Йорка, — торжественно начал он. — Час назад жюри единогласно присудило премию «Золотой Бейкер» Виктору Акашину за роман «В чашу»…
— А Чурменяев? — опешил Горынин.
— Прокатили за недостаточно активную общественную позицию.
Мы переглянулись. Это была моя победа! Я мысленно представил себе «Масонскую энциклопедию» на своей книжной полке, но не испытал никакой радости. Напротив, сердце заныло от предчувствия, что скандал из-за папки с чистыми листами из внутреннего обещает теперь стать международным: по уставу Бейкеровской премии, роман-победитель должен быть напечатан миллионным тиражом в течение месяца с момента принятия решения. Я ждал скандала, но не такого. Это была настоящая катастрофа! Единственное, что я мог сделать теперь, — это не думать о ней, пока она не разразилась.
— Надо срочно найти Акашина! Срочно! — сказал Журавленке не допускающим возражений тоном и строго глянул на Сергея Леонидовича.
— Найдем! — успокоил тот.
— А что его искать, — вдруг весело молвил Горынин. — Он у меня на даче отсиживается…
— У тебя? — От удивления ответработник снова снял очки.
— Ну да! Анка замуж за него выходит. Наверное, уже и вышла…
