Роковая музыка (пер. Н.Берденников под ред. А.Жикаренцева)

– Ага, – кивнула Сьюзен. – Значит, эта лавка все-таки была из тех самых.

– Я сразу сказал, какая-то она странная! – воскликнул Золто. – Разве я вам не говорил? Так прямо и сказал. Жуткая лавчонка, всякие иллюминаты от таких просто без ума…

– Иллюминаты – это такие светлячки? – уточнил Асфальт.

Утес поднял ладонь.

– Снег прекратился, – заметил он.

– Я бросил эту штуку в пропасть, – сказал Бадди. – Она… она мне больше не нужна. Наверное, она разбилась.

– Вряд ли, – откликнулась Сьюзен. – Все не так…

– Эти облака… тоже понравились бы иллюминатам, – сообщил Золто, посмотрев на небо.

– А что в них такого привлекательного для светлячков? – не понял Асфальт.

И тут они почувствовали…. словно стены, окружавшие мир, исчезли. Воздух загудел от напряжения.

– Ну, что теперь? – спросил Асфальт, когда все инстинктивно прижались друг к другу.

– Это ты нам скажи, – огрызнулся Золто. – Ты же везде был, все видел.

Воздух озарился белым светом.

А потом воздух стал самим светом, белым, как лунный, и мощным, как солнечный. И появился звук, похожий на рев миллионов голосов.

И все они сказали:

«Позвольте представиться. Я – музыка».

Губошлеп зажег фонари.

– Да шевелись ты! – закричал господин Клеть. – Нужно поймать их. Хат. Хат. Хат.

– Зачем? Они ж и сами уехали… – проворчал Губошлеп, садясь в телегу. Господин Клеть моментально огрел хлыстом лошадей. – Ну, то есть они покинули город. А это главное.

– Нет! Ты же их видел! Они… душа всех наших бед. Мы не можем позволить им уйти!

Губошлеп отвел взгляд. Ему в голову в который уже раз пришла мысль, что оркестр разумности, дирижирует которым господин Клеть, играет далеко не в полном составе и что сам господин Клеть относится к категории людей, взращивающих свое безумие на почве полного хладнокровия и логики. Сам Губошлеп, несмотря на то что не испытывал особого отвращения к исполнению фокстрота на пальцах или фанданго на головах, никого не убивал – по крайней мере, умышленно. Он подозревал, что где-то внутри его все-таки есть душа, пусть с дырами и рваными краями, и лелеял надежду, что настанет день, когда бог Рег подыщет ему теплое местечко в своем небесном ансамбле. А вот убийце получить такое место будет значительно труднее. Убийцы выше альта не поднимаются.

– Может, отпустим их с миром? – предложил Губошлеп. – Они уже не вернутся…

– Заткнись!

– Но какой смысл…

Лошади встали на дыбы. Телега закачалась. Что-то пронеслось мимо нее и скрылось в темноте, оставив за собой полоску синего огня, который померцал немного и погас.

Смерть понимал, что рано или поздно ему надо будет остановиться. И до него постепенно начало доходить, что в словарном запасе этой странной конструкции нет таких понятий, как «Снизить скорость» или «Безопасное движение».

По самой своей природе эта машина не могла снизить скорость – ни при каких обстоятельствах, кроме драматическо-катастрофических.

В этом и была беда музыки Рока. Она любила все делать по-своему.

Нос машины угрожающе пошел вверх, скорость по-прежнему росла…

Абсолютная тьма заполнила вселенную.

– Это ты, Утес? – спросил голос.

– Ага.

– Отлично. А это я, Золто.

– Ага. Голос похож.

– Асфальт?

– Я здесь.

– Бадди?

– Золто?

– А… гм… та дамочка в черном?

– Да?

– Госпожа, ты случаем не знаешь, где мы очутились?

Земли под ними не было, но у Сьюзен не возникло ощущения, что она летит. Она просто стояла. И факт, что стоять было не на чем, не имел особого значения. Она не падала потому, что падать было некуда – или неоткуда.

География никогда особо не интересовала ее, но Сьюзен сильно сомневалась, что это место можно найти в каком-нибудь атласе.

– Я не знаю, где находятся наши тела, – осторожно ответила она.

– Превосходно, – услышала она голос Золто. – Правда? Я здесь, а мое тело – неизвестно где. А как насчет моих денег?

Послышались чьи-то шаги, где-то далеко, в темноте. Они приближались, медленно и неукротимо. А потом все стихло.

И раздался голос:

– Раз. Раз. Раз. Два. Раз. Два.

Шаги удалились.

Потом раздался другой голос:

– Раз, два, три, четыре…

И вселенная возникла.

Было бы неправильно назвать это сильным «ба-бахом». Это подразумевало бы наличие только шума, а шум может создать только еще больший шум и космос, заполненный беспорядочными частицами.

Материя, вероятно, возникла в хаотичном виде, но причиной всему был аккорд. Первичный мощный аккорд. Все выплеснулось в едином порыве, содержащем внутри (в виде своего рода обратных окаменелостей) все, что должно было существовать.

И в этом разраставшемся облаке металась взад-вперед самая первая необузданная живая музыка.

У нее была форма. У нее была скорость. У нее был такт. У нее был ритм, под который хотелось танцевать.

И все танцевало.

«И я никогда не умру», – произнес голос внутри головы Сьюзен.

– Часть тебя присутствует во всем живом, – громко сказала она.

«Да. Я – ритм сердца. Я – ритм разума».

Вокруг нее по-прежнему никого не было. Мимо струился лишь свет.