испугался.
— Кто? Я? Я испугался? — вяло запротестовал Васька.
— Да нет, — раздумчиво произнес солдат, глядя прямо на Ваську. — Я как раз подумал, что ты человек смелый. Смелый и серьезный, правда?
— Конечно, — более уверенно повторил Васька. — Я смелый, в общем — И друг ты настоящий?
— И друг, — подтвердил Васька. Потом опомнился — А может, потом сходим? Но солдат был тверд.
— Нет, Василий, потом мне поздно будет. Четырнадцать часов просрочил. Ведь жизнь моя зависит… Зависит вот от этого, пойдем мы сейчас или нет.
— Вся жизнь, — вздохнул Васька, он думал про себя.
— Может, тебе трудно понять, — говорил солдат.
— Про жизнь я понимаю, дядя Андрей, — воскликнул Васька с болью. — Они ведь расправятся… Хотел добавить: «Со мной», но не добавил. Солдат думал про свое. Он подтвердил:
— Да, судить будут, это точно.
— Да какой суд! — вскричал Васька. — Они знаете как .. Страшно.
— Не страшней, Василий, когда себя теряешь, — сказал солдат. — Вот ведь вчера-то я решил, что и не человек я уже…
— Я все понимаю, дядя Андрей, — произнес Васька. Как было трудно ему произносить! — Пойдем, — сказал он, но сам сидел на месте. — Пойдем к этому человеку!
Пойдем!
Словно себя уговаривал, а не солдата. А сам продолжал сидеть. Поднялся, вздыхая. И солдат встал.
Отряхнувшись от мусора, они двинулись по тропинке, ведущей к станции. Васька шел первым. Он был направляющим, как сказал солдат. А направлялся Васька прямо к Витькиному дому.
— 13 —
Они открыли калитку и вступили в узкий дворик, в углу под досками еще лежал снег. На веревке, растянутой поперек, сушилось белье. Откуда-то подкатилась под ноги черная лохматая собачонка и сильно залаяла, пятясь и виляя хвостом.
— Бармалей! Бармалей! — крикнул Васька, присев на корточки. Собака сразу им поверила, стала лизать мальчику руки.
— Это Бармалей, собака такая, — сказал Васька. — Она огурцы соленые ест.
— Мы что, пришли? — спросил солдат.
Васька кивнул, с сожалением оставил собаку. Прошмыгнул под белье, постучал в окошко. Посмотрел, делая скобочкой руки, и снова постучал.
В дверях показалась молодая женщина, невысокая, в косынке.
— Теть Нюр, Витька дома?
— Зачем он тебе? — спросила женщина.
— Дело есть.
— Если дело… Заходите. Скоро он придет. Тетя Нюра разговаривала с Васькой, а смотрела она на солдата. Ей было интересно узнать, что солдата сюда привело. Пожалуй, только из-за своего любопытства она предложила войти в дом.
Комната была чистенькая, но Васька сразу приметил, что вместо занавесок на окнах широкие бинты. И на комоде бинты. Марля да бинты были кругом, как будто они могли скрыть голую бедность. А они еще больше ее выдавали.
Тетя Нюра посадила Ваську на диван, а солдату дала стул. Сама села на табуретку напротив, спросила напрямик:
— Что-то натворил мой сынок? Васька пожал плечами, посмотрел на солдата. Тот помолчал, произнес, разводя руками:
— Не знаю, как лучше объяснить. Может, и вы поможете. У меня тут винтовку, вещмешок украли, еще документы. Я в эшелон не могу вернуться.
— Вот как, — протянула тетя Нюра. — Пьяный был? Раз оружие-то стянули?
— Нет, не пьяный, — сказал солдат.
— Нешто трезвый оружие теряет? Арестуют теперь?
— Не знаю… Наверное.
— Не наверное, а точно. Это трибунал, милый мой, — сказала тетя Нюра.
Васька слушал открыв рот. Быстро спросил:
— Что такое трибунал?
— Военный такой суд, — ответила тетя Нюра, глядя на солдата. — Видела я, как одного судили. Солдатик помоложе тебя был… Сколько тебе?
— Девятнадцать, — сказал он.
— Вон что? Я думала, старше. — Она встала, посмотрела в окошко, потом опять на солдата. — А Витька тут при чем?
— Ваш сын там… В общем, был при этом.
— Как то есть был? — спросила тетя Нюра. — Воровал, что ли?
— Я не знаю, — сказал солдат и посмотрел на Ваську. Но тот молчал. — Может, он ничего и не взял, но… Он знает, кто украл оружие.
— А вам откуда известно? — спросила опять тетя Нюра.
Солдат не ответил. Все трое теперь молчали. Тетя Нюра вздохнула, произнесла:
— Не знаю, что вам и сказать. Витька, конечно, от рук отбился. Мужика в доме нет. Я день и ночь в госпитале, санитаркой служу. Тут не уследишь, ясное дело.
— Да, — сказал солдат.
— Я среди раненых кручусь, у самой мужик на фронте. А к нам все как из мясорубки, куски тела, а не люди идут… А я уж грешным-то делом и подумаю иногда: хоть бы с одной ногой или с одной рукой пришел. Все-таки мужик, если он в дому. От него и запах в горнице другой… А Витьке я уши надеру, как он вернется.
— Не надо драть, — попросил солдат. — Может, он невиноват ни в чем.
— Как же не виноват? А кто ружье стащил?
— Я думаю, что это не Витька. — Солдат посмотрел на Ваську, с упреком посмотрел.
А Васька, озираясь по сторонам, скучно пробормотал:
— Там и другие были…
— Постарше Витьки? — спросила тетя Нюра Ваську.
— Угу.
— Шайка, что ли?
— Не знаю.
— Ну, я узнаю. Я все узнаю.
Она ушла и почти сразу вернулась с тарелкой в руках. В тарелке лежала белая лепешка, разрезанная по радиусу на узкие дольки.
— Попробуйте, — предложила тетя Нюра. — А я сейчас чаю поставлю. Да пробуйте, не бойтесь, это из казеинового клея. Тут, на авиационном складе, достаем. Отмачиваем да в тарелках на холоде оставляем. Он как сыр на вкус.
Тетя Нюра засмеялась, добавила:
— Голь на выдумки хитра. Я Витьке утром говорю:
сходи на рынок, продай по червонцу за кусочек, а на деньги картошки купи. У нас картошки нет. Праздник ведь на носу, Первое мая. А в доме пусто, с какой стороны ни поглядишь.
Тут слышно стало, как залаял Бармалей. Солдат и Васька одновременно привстали. Но это был не
