прокурорское удостоверение и по телефону сообщили куда-то дальше. Возле палаты на жестком больничном табурете, выкрашенном белой краской, сидел еще один парень с литым затылком, короткой стрижкой и неизменным коротким автоматом. Этот проверять документы не стал — на его глазах у лестничной площадки гостя уже осматривали.
Пафнутьев оробело постучал в дверь и, чуть приоткрыв ее, протиснулся в палату. Перебинтованный Лубовский лежал по центру таким образом, что ни в одно из двух окон увидеть его было невозможно, следовательно, нельзя было и выстрелить — напротив окон стояло многоэтажное здание хирургического отделения. В углу на второй кровати сидел парень опять же в черном костюме и с коротким автоматом. На Пафнутьева он смотрел настороженно. Рядом на подушке лежал мобильник — ему, видимо, уже доложили о Пафнутьеве, о его приметах. Только по этой причине он не сдвинулся с места, не потребовал удостоверения.
— Присаживайтесь, Павел Николаевич. — Голос Лубовского оказался неожиданно звонким и даже как будто веселым.
— Спасибо, Юрий Яковлевич! Присяду.
— Вот видите, где встретиться пришлось. — Глаза Лубовского тоже показались Пафнутьеву веселыми. Видимо, повреждения у него были не слишком опасны для здоровья, и он уже вышел из того шокового состояния, в котором лежал на асфальте у своего офиса.
— Да уж. — Это все, что смог выдавить из себя Пафнутьев, прекрасно понимая бестолковость своих слов. — Сожалею.
— Надеюсь, это досадное происшествие не станет помехой в вашей работе?
— Не станет, Юрий Яковлевич. Я вижу, вы если и не в полном здравии, то хотя бы в ясном сознании. Во всяком случае, ваш вид со вчерашнего дня явно улучшился.
— Кстати, о вчерашнем дне... Мне рассказывали, что вы очень заботливо отнеслись к моему имуществу... Не знаю даже, как вас благодарить, Павел Николаевич!
— Не понял? — сказал Пафнутьев, старательно моргая глазами, и даже как бы за поддержкой обернулся к охраннику: дескать, не догадываюсь, о чем речь. Но наткнулся на такой злобный, ненавидящий взгляд, что поспешил повернуться к Лубовскому.
Тот молчал.
Пафнутьев по своей привычке склонил голову к одному плечу, к другому, опять поморгал и решил в конце концов что может продолжить разговор.
— Если вы имеете в виду портфель...
— Да!
Шумаков! — вдруг озарило Пафнутьева. Только Шумаков видел, как он сунул портфель в целлофановый пакет, больше никого рядом не было. Да, Шумаков предложил ему чуть ли не там же, на асфальте, ознакомиться с его содержимым. Точно, Шумаков. Напрасно он так быстро раскрылся. А может быть, еще кто-то видел? Ведь и Лубовский не должен выдавать своего человека, сдавать, как говорится. Значит, все-таки не Шумаков? Или все же он?
— Думаю, мы можем говорить не столько о портфеле, сколько о том, что от него осталось.
— Все равно я вам благодарен за заботу, — ледяным голосом продолжал Лубовский. — Если он не развалился в ваших руках, значит, часть бумаг все-таки сохранилась.
— Возможно, — легко согласился Пафнутьев. — Честно говоря, я даже не заглядывал в него.
— И это правильно, — одобрил Лубовский. — Это говорит о вашей порядочности. Действительно, зачем заглядывать в чужие вещи, в чужие карманы...
— Никогда этим не страдал! — горячо заверил Пафнутьев.
— Но вчера не смогли себя преодолеть?
— Юрий Яковлевич! — громко и внятно произнес Пафнутьев. — Вы, наверно, не слишком хорошо представляете себе вчерашнюю картину. Ваш джип пылает ярким пламенем, голова водителя валяется у бордюра, охранник превращен в кровавую кашу, вы, простите, в позе трупа лежите на асфальте... Народ беснуется, зовут милицию, пожарных, «Скорую помощь»... Это была кошмарная картина. И если мне одному пришло в голову заглянуть в машину... Спасти то, что осталось... И вы меня за это укоряете?!
— Я вас не укоряю. Я никого никогда не укоряю. У меня нет такой глупой привычки. Когда мне хочется кого-нибудь укорить, я поступаю совершенно иначе.
— Как же вы поступаете, Юрий Яковлевич?
— Адекватно.
— Это интересно! — воскликнул Пафнутьев.
— Смею вас заверить, Павел Николаевич, что интересного здесь нет ничего. И оставим это. Я прошу вас вернуть мне мой портфель с бумагами, которые совершенно не нужны в вашем благородном деле. Кстати, как вам понравилось виски, которое я прислал?
— Прекрасное виски! — с подъемом воскликнул Пафнутьев. — Это, наверное, единственное, что сейчас утешает меня в жизни!
— Закончится — скажите.
— Обязательно.
— Значит, мы договорились насчет моих вещичек?
— Разумеется, Юрий Яковлевич! Здесь не будет никаких проблем! Это я вам обещаю!
— У вас ко мне какие-то вопросы? Ведь я не поверю, что вы пришли, чтобы поинтересоваться моим здоровьем.
— Вопросы, конечно, есть, но, во-первых, я к ним не готов, а во-вторых, больничная палата не место для подобных бесед.
— Очень вам благодарен. — Зазвонил телефон, и Лубовский, прижав трубку к уху, молча вслушивался — кто-то подробно и долго о чем-то докладывал. Лубовский время от времени взглядывал на Пафнутьева, взглядывал будто с каким-то сомнением, из чего Пафнутьев заключил, что разговор идет и о нем тоже. — Странно, очень странно, — проговорил Лубовский. — Ну, что ж, будем думать. — И он, не прощаясь, отключил связь, повернулся к Пафнутьеву: — Значит, мы договорились, Павел Николаевич?
Пафнутьев в ответ лишь прижал руку к сердцу: дескать, не извольте беспокоиться, дорогой Юрий Яковлевич.
— Очень хорошо. Я позвоню вам сразу, как только оклемаюсь. И полностью предоставлю себя в ваше распоряжение. Да и вы к тому времени, надеюсь, будете готовы задавать мне вопросы жесткие, прямые, нелицеприятные. Ведь у вас других не будет, верно?
— Будут, Юрий Яковлевич. Я спрошу вас о здоровье.
— Вот за это спасибо, — улыбнулся наконец Лубовский.
— Хотя, учитывая мощь вашей охраны, — Пафнутьев кивнул в сторону человека с автоматом, который все с той же неотрывностью смотрел за каждым его движением, — ваше здоровье теперь в полной безопасности. У меня не меньше трех раз документы проверяли.
— А! — Лубовский пренебрежительно махнул рукой. — Все это чепуха. Проверки, автоматчики, джипы, помповые ружья... Это годится только против мелкого хулиганья. Бедного Отарика хлопнули из мелкашки, когда вокруг него стояли двадцать чемпионов мира по борьбе, боксу, восточным единоборствам, половина из них была вооружена... А! — Лубовский опять махнул рукой. — Когда за дело берутся серьезные ребята, их ничто не остановит. А все эти кодовые замки, цифровые наборы, стальные двери... Это против ссыкунов, которые ходят в подъезды помочиться.
— Юрий Яковлевич, — подал наконец голос охранник. — Ну, что ж вы так про нас... Не такие уж мы и слабые, не такие уж и бестолковые...
— Да? — быстро повернулся к нему Лубовский. — Скажи тогда мне, ответь на такой вот вопросик... Почему я здесь? Почему я лежу на этой вонючей койке, дышу этими больничными испражнениями? Почему я перебинтованный?
— Случается, Юрий Яковлевич...
— Вот и я о том же! Павел Николаевич... Будем прощаться. Я надеюсь вернуться в свой кабинет через несколько дней. Вам позвонят. Вы будете в курсе.
— Выздоравливайте, Юрий Яковлевич. — Пафнутьев поднялся, махнул приветственно рукой и направился к двери.
