подслушивают ли, не разгадан ли его безнравственный замысел.
— Жаль, что ты не взял меня с собой на Рижское побережье, — протянула Марсела, убедившись в полнейшей своей власти над этим человеком.
— Но я могу взять тебя с собой в любое другое место! — тут же заверил Федулов и ощутил вдруг, как горячая волна предчувствия чего-то рискованного и сладкого ударила ему в голову. И не понимал бедный Федулов того, что эти слова он произнес не по собственной воле, он попросту вынужден был сказать нечто подобное, если считал себя мужчиной, если надеялся и в будущем привлекать к себе какое-никакое женское внимание. О, сколько вынужденных слов мы проговариваем, боясь, что нас заподозрят в невежестве, в трусости, в слабости. А произнося подсказанные нам слова, именно в этом и расписываемся. — Я действительно могу взять тебя в любое место! — с жаром подтвердил Федулов, увидев в глазах Марселы сомнение.
— Возьми, — протянула она, приложив указательный пальчик к щечке, и Федулов понял, что запретная дверь не заперта и достаточно чуть толкнуть ее, чтобы...
— Хорошо! — сказал он, надеясь бездумной решительностью разрушить разговор, неуловимо скатывающийся к греховности. — Хорошо. Я как раз собираюсь в одно очень приличное местечко. В нем мало кто бывал, подозреваю, что там вообще давно не ступала нога человека.
— Сахалин? Курилы? Камчатка?
— Нет, — Федулов с тоской понимал, что отступать с каждым словом все труднее, да почти и не осталось уже путей отхода. — Чердак.
— Чердак? — Марсела ничуть не удивилась. — И там не ступала нога человека?
— Если и ступала, то очень давно.
— А Ошеверов? Он нашел ружье на чердаке...
— Ты считаешь, что Ошеверов — человек?
— С тобой не соскучишься, — сквозь смех произнесла Марсела слышанную где-то фразу, которая, как ей показалось, очень подходила к этому разговору. А старый пройдоха Федулов увидел в ее глазах и колебание, и страх, и согласие. Но прошло совсем немного времени, он не успел произнести ни слова, и в глазах осталось только согласие, только решимость и нетерпение. — Ну так что же? — спросила Марсела.
— А что?
— Ты приглашаешь меня в это путешествие?
— Разве я еще не пригласил?
— Скоро пойдет дождь, — сказала Марсела, глядя вверх, и Федулову ничего не оставалось, как поцеловать ее в высокую юную шею. Думаете, Марсела возмутилась, обиделась, вспыхнула, удивилась или еще что-то такое изобразила на лице? Ничего подобного. Она не заметила. Федулов понял, что отступать действительно некуда. — Да, скоро дождь, — Марсела посмотрела на Федулова затуманенным взглядом, от которого, ребята, кто угодно мог впасть в неистовство.
— Я, пожалуй, пойду посмотрю, все ли там в порядке, — смазанно проговорил Федулов.
— Где? — спросила Марсела, глядя в грозовое небо.
— На чердаке. А вот и Ошеверов...
— Наверно, принес новости с анонимного фронта. Сейчас начнете выяснять, кто из вас более сволочь, кто менее...
— Может быть, для кого-то это и важно, но я не собираюсь заниматься таким грязным делом.
— Чем же ты намерен заняться? — медленно проговорила Марсела, потягиваясь и изгибаясь всем телом.
— Хочу показать тебе чердак, — жарко прошептал Федулов, но в глазах его, ребята, была обреченность.
— Ну что ж...
Воздух на чердаке был темным и душным, из сада доносились голоса, там чему-то радовались, над чем-то смеялись, и в бессмысленных криках таилась опасность, потому что им, гостям, могло прийти в голову все, что угодно, они могли сдуру даже забраться на чердак, и все увидеть, и все понять.
Федулов жалел, что затеял эти игрища, но отступать было поздно, да и некуда. Его словно втянуло в какую-то воронку, и малейший шаг в сторону был просто невозможен. Ухватив Марселу за горячую ладошку, он в отчаянии тащил ее в сумрачную глубину чердака, пронзенного тонкими лучами солнца, за сундук, за облезшую кирпичную трубу — там ему казалось безопаснее...
Вдруг оба остановились, их ладони впились друг в дружку: совсем рядом послышался легкий вскрик, шуршание сухого сена, чье-то дыхание. С минуту они стояли неподвижно, невидимые и неслышимые.
— Показалось, — прошептал Федулов.
— Мне тоже...
— Никого нет... — И Федулов двинулся дальше, пока не увидел у самого скоса крыши голубовато- родовую чешуйчатую россыпь журналов «Китай» тех еще времен, когда у нас все было в порядке, мы обнимались и называли себя братьями. Теперь от обложек несло тонкоголосой разнузданностью хунвейбинов, из журналов слышалась даманская пальба, на память невольно приходили сообщения о том, что их братские ракеты запросто долетают до Москвы, что есть у китайцев атомные и водородные бомбы, что их самих больше миллиарда, что они себя кормят, а их промышленность вышла на уровень мировых достижений, в то время как наша...
Все это невнятно пронеслось в сознании Федулова, и он опасливо ступил на скользящие обложки журналов, и Марсела ступила на них, как на нечто греховное, может быть, даже политически неблагонадежное. Он обнял ее, ногами ощутил ее коленки, холодно и настороженно прислушался к себе — позволительно ли ему быть решительным и дерзким?
— Думаешь, получится? — спросила Марсела, почувствовав его неуверенность.
— А что, нет? — В голосе Федулова прозвучала немыслимая надежда на избавление, на то, что случится нечто и снимет с него ответственность, убережет от позора. Высшие силы услышали его призывы — ворвался Шаман, радостно бросился к греховодникам и звонким лаем принялся сзывать всех на чердак, где так соблазнительно пахнет мышами, так сладко шуршит сено, где собрались такие хорошие люди, как Федулов и Марсела.
В светящемся квадрате дыры возник Адуев. Иван по грудь торчал из сеней и, освещенный снизу, был величав, как бюст римского императора. Он внимательно всматривался в чердачную темноту, но после яркого солнца ничего не видел, да и Федулов с Марселой отшатнулись за трубу, прижавшись друг к другу в объединяющем страхе.
— Шаман! — позвал Адуев. — А ну ко мне! — Бюст стал опускаться, и когда из дыры осталась торчать голова, чувствовалось, что это голова воина и мыслителя, и даже когда от нее остался лишь поблескивающий блик лысины, в нем тоже было что-то от воина и мыслителя.
Шаман бросился на зов и скатился по лестнице вслед на Адуевым. Федулов с Марселой все еще стояли за трубой, но теперь уже не страх держал их вместе. Ладошка Марселы скользнула по федуловским лопаткам, опустилась ниже, прошла вперед и, поколебавшись, медленно протиснулась под резинку его рейтуз. Пальцы Марселы чуть вздрагивали, и Федулов со сладостно-горестным стоном плотнее прижался к пей, мысленно пытаясь все свои умственные, физические остатки нравственных сил направить в одно русло, как окруженный полководец собирает разбитое воинство, чтобы бросить его на прорыв, и с отчаянием понимает, что сил нет, боеприпасы кончились, а воинский дух слаб.
— Ну, что же ты?! — спросила Марсела.
— Кто?
— Шаман. Будет смотреть.
— Пусть смотрит. Они вон на улицах вообще средь бела дня что хотят вытворяют!
— Я же не кобель.
— А кто же ты? Самый настоящий кобель. Неважный, правда, — Марсела отстранилась.
— Кошки, и те сутками ходят друг вокруг друга, пока что-то у них сладится.
— Вот к кошкам и приставай.
