Разберемся, – миролюбиво сказал милиционер, тихонько подталкивая Замотину к машине. – Во всем разберемся.
Милиционер последним влез в маленький зарешеченный кузовок и с силой захлопнул дверцу.
Милиционер, доставивший Деева, Женьку и Замотину, не говоря ни слова, положил на стол перед лейтенантом туристский топорик. Тот закончил разговор по телефону, не торопясь, с легкой брезгливостью осмотрел топорик, попробовал остроту лезвия, взвесил на руке, словно прикидывая его опасность, поднял глаза на Женьку.
– Ты?
– Да нет, батя вот послабление себе дал, – сказал милиционер.
Лейтенант с удивлением посмотрел на Деева, перевел взгляд на топорик.
– Так… Твой, значит?
– Мой, – резко сказала Замотина, нарушив рассудительное течение беседы. – Мой топорик. А он отнял. У меня. И хотел по голове. Меня.
– Все понятно, – проговорил лейтенант озадаченно. – Покушаемся, значит, на жизнь человеческую? Что вы, граждане, не поделили?
– Дерева, – хмуро ответил Деев.
– Понятно. Дрова, значит?
– Дровами они сейчас стали. А были дерева.
– Снесли нас! – взвился Женька. – Снесли! Поселили в новом доме. Батя вот посадил деревья под окнами. А эта баба порубила. Этим топором порубила. И превратила их в дрова.
Ага, вон что у вас. – Дежурный с облегчением откинулся на спинку стула. – Выходит, и тебе, батя, тесно стало жить… А я-то поначалу подумал, что ты из свидетелей.
– Он и есть главный задержанный, – пояснил милиционер. – А гражданка эта по причине своей шустрости успела в квартире спрятаться и дверь запереть. Он и начал дверь эту рубить.
– Так за что ты ее? – спросил дежурный у Деева.
– Говорю же – дерева срубила, – хмуро ответил тот. – Я посадил, а она срубила. Рябину.
– Рябину? – удивился дежурный. – Разве можно рябину рубить? – Он недоуменно посмотрел на Замотину.
– Квартиру нам дали, – вмешался Женька. – Мы из старого дома перевезли несколько деревьев… Батя вон в лес сходил, дерну принес, обложил дерном у корней… А она срубила. В темноте прокралась и срубила. Вот этим самым топором.
– Ну и дела, – протянул дежурный. – Гражданка Замотина, скажите мне, зачем вы срубили дерево, которое посадил папаша? – Подперев пухлую щеку так, что перекосилось все его лицо, дежурный ждал ответа.
– А мне начальство велело! Вот! Начальство. Я что? Я человек маленький.
– Что же вам велело начальство? – невозмутимо продолжал дежурный. – Какие такие указания дало?
За порядком велело смотреть. Чтоб во дворе было чисто, чтоб жильцы не самовольничали… А то ведь они такие, – Замотина пересела поближе к дежурному, – им только волю дай, они не то что деревья, погреба начнут во дворе рыть. Дом по своему разумению перестроят!
– Ответьте мне, гражданка Замотина, на такой вопрос: давало ли начальство вам указание вырубать деревья? А если такое указание было, кто именно его вам давал?
– Господи! – Замотина всплеснула сухонькими, обезьяньими ладошками. – Да при чем тут деревья! Речь идет о другом – могут жильцы вытворять все, что заблагорассудится, или им нужно давать какой-то отпор! Это же кулацкие замашки! Сегодня они деревья понатыкают, а завтра на газонах картошку начнут сажать! – Замотина приблизилась вплотную к дежурному. – Попомните мое слово – начнут деревьями, а кончат грядками.
– Очень даже может быть. – Дежурный положил плотную ладонь на листки протокола. – Но меня интересует другое – был приказ рубить деревья или нет?
– Коли б приказ был, – проговорил Деев, – то не пришлось бы ей средь ночи, в темноте по кочкам прыгать да от людей прятаться.
– Деревья должны быть посажены в ряд, одной породы, одного возраста, одного роста. – Замотина загибала перемазанные землей пальцы, перечисляя обязательные условия посадки.
Значит, приказа не было? – Дежурный склонил голову к столу, готовый повторить этот вопрос еще десять, сто раз, пока не получит четкий ответ для протокола. Замотина посмотрела на него с нескрываемой жалостью, соболезнующе покивала головой.
– Если бы мы все делали только то, что нам приказывают… – начала она и замолкла, подыскивая слова, которые бы сразу поставили на место этого настырного лейтенанта.
– То что бы тогда случилось?
– Хм, – Замотина нервно улыбнулась, поерзала возмущенно на жестком стуле, – будто сами не знаете.
– Понятия не имею, – простодушно ответил дежурный. – Я не понимаю, что же плохого, если все мы будем в меру сил и способностей выполнять указания руководства? Дело от этого только выиграет. Поэтому я, например, – дежурный говорил все тише, но голос его окреп, – стараюсь сначала выполнить то, что обязан по службе, а уж потом проявлять инициативу, творить, выдумывать, пробовать.
Женька, напряженно вслушивающийся в разговор, незаметно подмигнул Дееву: дескать, не дрейфь, батя, кажется, наши дела не так уж плохи.
– Хотите, скажу всерьез? Хотите? – Замотина заговорила со скрытой яростью. – Скажу. А почему бы мне и не сказать? Так вот, граждане хорошие… Если таким вот типам волю дать, – она кивнула на Деева, – вы представляете, что произойдет? Нет, вы представляете?
– Очень интересно было бы узнать, – заметил дежурный.
Он же опять, за топор возьмется! – через силу хохотнула Замотина. – Вы на него посмотрите! Его без топора и представить невозможно…
– Может, и верно, что без топора меня представить трудно, – хмуро заговорил Деев, глядя исподлобья на Замотину. – И без лопаты, без пилы, без рубанка. Потому что всю жизнь у меня в руках был инструмент. Над этим и посмеяться можно, кое-кому смешно видеть человека с лопатой, с топором, с кайлом… Но с топором, между прочим, – Деев повернулся к дежурному, – мы сегодня вот эту гражданку задержали. Не с лопатой, а с топором. Не сажала она деревья, а вырубала. Я вот что еще скажу… – Деев твердо посмотрел на дежурного. – Если я посадил, а она уничтожила, она не только меня обидела. Она всех нас обидела.
– Ишь как ловко повернул! – воскликнула Замотина.
Дежурный поднялся, медленно прошел вдоль сидящих перед ним людей, остановился у окна и, откинув проволочный крючок, открыл форточку. Огни в домах поредели, от издалека проносившихся запоздалых машин по лицу дежурного мелькали светлые блики. Он вернулся к столу, пошелестел листками протокола, потрогал клавиши многочисленных переключателей, вздохнул.
– Наша семья жила на окраине большого города… Вокруг кукурузные поля, дальше картошка росла… Когда думаю об этих местах, сразу почему-то запах картофельной ботвы вспоминаю… Картошка уже вырыта, ботва лежит на земле, сохнет, и такой от нее запах… Запах детства. Вокруг нашего домика несколько деревьев росло. Нас было трое братьев, и, наверно, можно сказать, что выросли мы на кленах, там клены росли от одного корня, стволов пять, не меньше.
Замотина смотрела на дежурного с настороженным недоумением. Она сразу почувствовала, что эти воспоминания чем-то направлены против нее. Осторожно посмотрев на Женьку, Замотина утвердилась в своих подозрениях: тот улыбался, слушал внимательно, одобрительно.
– Осень помню, – продолжал дежурный, ни к кому не обращаясь. – Клены кострами полыхают, осень в тех краях солнечная, сухая, тепло держится долго, а небо до того синее, что глазам больно. И вот краски в памяти остались – красные клены и синее небо… – Дежурный помолчал. – Помню, как-то котенка с дерева снимали, забрался от собак подальше, а слезть не мог, сутки просидел, все орал, наконец не выдержали мы, полезли… А дерево высокое, тонкое, раскачивается, вверху кот орет, внизу мать ругается… Еще какой-то полоумный петух был, любил, бывало, взлететь на это дерево и орать на всю округу. Ох и орал, дурак, ох и
