— Есть мысль?
— Есть.
— Ну, что ж... Взгляните, — он протянул листок Касатоновой, остановился рядом и не сводил с женщины глаз, будто по выражению лица хотел определить, что за мысль возникла в этой головке за сверкающими очками, за изумленными глазами и светлыми волосенками. Но Касатонова была совершенно невозмутима — она пробежала взглядом по столбцу цифр и вернула листок капитану.
— Это все телефоны или только те, которые удалось определить?
— Все, — ответил эксперт. Там, где телефон не определен, стоит прочерк.
— Вы удовлетворены? — спросил Убахтин.
— Да.
— Ваша мысль подтвердилась?
— Скажем так... Укрепилась.
— Поделитесь?
— Пока воздержусь.
— Но когда мысль созреет, вы обязательно со мной поделитесь, да? — Убахтин смотрел на Касатонову цепко, настойчиво, исподлобья.
— Обязательно.
— Ну и хорошо, — уже с некоторым равнодушием произнес капитан и даже по его интонации нельзя было понять — то ли ему действительно важно было знать, о чем подумала эта дамочка, то ли он просто забавлялся. А может, приставал?
— Уж коли у нас с вами установился прочный деловой контакт, — Касатонова воспользовалась паузой и заговорила снова. — То, может быть, вы позволите мне сходить в туалет? Второй час сидим... Я, конечно, извиняюсь.
— Саша, — обернулся капитан к эксперту, который все еще бродил по квартире со своей пушистой кисточкой, напоминающей беличий хвостик. — Ты уже был в туалете?
— Да, все в порядке. Там такая же чистота, как и везде.
— Не возражаю, — чуть заметно поклонился Убахтин.
— Спасибо, — и Касатонова, выйдя из комнаты, свернула в коридор, который вел на кухню. Войдя в туалет и заперев за собой дверь, она осмотрелась. Туалет был совмещен с ванной. Когда-то здесь была стенка, но ее убрали. Нынче так поступают многие. Вдруг обнаружилось, что раздельный туалет не такое уж великое благо, как когда-то казалось. При перенаселенной квартире, в коммуналке — да, это необходимо. Но если в квартире живут двое, трое, даже четверо, в подобном разделении нет никакого смысла. А польза есть — когда убирается разделяющая стенка, ванная вдруг становится не просто большой, а почти громадной, в ней есть место, чтобы потянуться, развести руки в стороны, можно втиснуть шкаф для стопки полотенец, поставить стиральную машину, повесить на стенку громадное зеркало.
Балмасов так и поступил.
В образовавшемся простенке были установлены стеклянные полки со всевозможными флакончиками, видимо, любил он при жизни запахи, кремы, одеколоны и прочие парфюмерные подробности. Взглянув на себя в большое, в полстены, зеркало, Касатонова, в общем, осталась довольна. Прическа, конечно, была слегка всклокочена, но это придавало ей вид молодой и даже слегка взбалмошный. Теперь она понимала, почему капитан так послушно откликался на ее просьбы, явно выходящие за пределы прав понятой.
Но как ни всматривалась Касатонова, как ни разглядывала ванную, ничто не привлекло ее внимания. Она была разочарована. Все-таки оставалась надежда увидеть здесь хоть что-нибудь, говорящее о хозяине, о его образе жизни, о том, что же все-таки произошло вечером, когда она стояла на балконе, наслаждаясь сигаретой и дождем, шуршащим по пластмассовому навесу.
В последней надежде, прежде чем выйти, она заглянула в унитаз, в самое-самое его нутро, куда и заглядывать-то неприлично. И тут ее поджидала маленькая неожиданность — в кружочке воды плавало нечто совершенно неприметное, коричневое, корявенькое. Касатонова не была брезгливой. Жизнь, которую она прожила на севере, на Сахалине, на каком-то химическом комбинате, надежно избавила ее от этого недостатка или достоинства — пусть каждый понимает, как ему угодно. Наклонившись к самому унитазу, она убедилась, что это было совсем не то, что подумал эксперт, если он, конечно, нашел в себе силы заглянуть в это срамное место. Взяв из стакана зубную щетку, она теперь вряд ли понадобится хозяину, Касатонова бестрепетно подцепила ею это нечто плавающее. И поднеся поближе к свету, убедилась — окурок. Остаток от тоненькой коричневой сигаретки — нынче в продаже появились и такие, дороговатые они, правда. Это был не обломок сигареты, а именно окурок сантиметра два длиной. То есть, сигарету кто- то курил достаточно долго и неторопливо. А бросили окурок в унитаз совсем недавно, не раньше вчерашнего вечера, потому что, если бы он был брошен давно, то, намокнув, пропитавшись водой, стал бы тяжелым, и его смыло бы водой при первом же....
В общем, понятно.
И Касатоновой открылось — вчера кто-то сгреб со стола, из пепельницы, с тарелок все легкое, бумажное и, сбросив в унитаз, спустил воду. Но как и всегда бывает в таких случаях, какая-нибудь мелкая бумажка, тот же окурок, не смывается потоком воды и остается плавать на поверхности.
Значит, вечерняя уборка все-таки была.
Значит, долгая неторопливая беседа с гостем тоже состоялась.
Вполне возможно, что и предварительная договоренность была... По телефону, номер которого остался на определителе и теперь записан на бумажке, спрятанной в кармане капитана Убахтина.
— Ну и фамилия — Убахтин! — пробормотала Касатонова. Оторвав от рулона кусочек туалетной бумаги, она завернула в него окурок и сунула в карман халата.
Зачем? Наверно, она и сама не смогла бы ответить. Но только пришло вдруг ощущение, что ее обязанности понятой на этом не закончатся и кто знает, кто знает, может быть, она перестанет быть безгласным свидетелем, который все увидит, все услышит, а потом, так и не проронив ни единого звука, подпишет бумажки, которые подсунет все тот же Убахтин.
Кто знает....
Взглянув еще раз на себя в зеркало, Касатонова резко крутнула головой, взбадривая прическу, да так и не прикоснувшись к волосам руками, вышла из туалетной. Встретившись с насмешливым убахтинским взглядом, она прочла вопрос в его глазах: «Ну как, все в порядке?»
И ответила:
— Да, все в порядке.
Оглядев комнату, Касатонова убедилась, что за время ее отсутствия ничего не изменилось. Фотограф, сделав свое дело, скучал у телевизора, эксперт с беличьим хвостом посрамленно оглядывал комнату — что бы еще посыпать порошком, где бы еще поискать отпечатки пальцев, слесарь тихо спал, откинувшись на мягкую спинку дивана, капитан Убахтин быстро писал протокол. А что писать-то? Поиски следов закончились безрезультатно, разве что телефонные номера... И тут взгляд Касатоновой остановился на собственном фотоаппарате, который часа два назад участковый положил на полку. За это время о нем все благополучно забыли и Касатонова, воспользовавшись тем, что Гордюхин в очередной раз вышел на кухню выпить воды, сунула свою мыльницу в безразмерный карман халата.
Откровенно говоря, халат был ей великоват — сын подарил, поскольку ему самому этот халат был явно мал.
Дальше все происходило быстро, скорбно и почти без слов. Вызванные капитаном санитары погрузили труп на носилки и, покряхтывая, вынесли к машине.
Убахтин растолкал слесаря и дал ему подписать протокол, поставила свою подпись и Касатонова. Потом Гордюхин, капитан и слесарь поставили дверь на место, кое-как закрепили, приклеили бумажку с печатью, и Касатонова с чувством исполненного долга направилась на свой пятый этаж.
— Как вам понравилось быть понятой? — спросил Убахтин, когда она поднялась на несколько ступенек.
— Восторг!
— Когда-нибудь я опять приглашу вас в качестве понятой.
— Ите-е-есно! Чем же это я привлекла ваше внимание?
