– Что значит «забрать»? А мы не отдадим.
Но она помолчала и, не взглянув, повторила:
–
Тогда и родилась идея про дядю Лёню, про американский университет Верджин…
Так что можно сказать, что это Путин развел Леву с Лизой. Но зато он же устроил их детей учиться в Америку.
Лева пересек улицу Заморенова (теперь на месте бывшего пьяного магазина был «Макдональдс», а «Башмачок» переименовали в «Мир обуви»), прошел еще метров сто до своего дома и свернул во двор.
Он в очередной раз глянул под окна первого этажа, где когда-то старушки разводили палисадники, всякие цветы и кусты, и где они ловили шмелей с хромым Женькой. Палисадников уже давно не было, редкая трава, земля, какой-то неопределенный мусор и зачем-то, как и раньше, ржавый низкий железный заборчик.
Двор был пуст, и Лева решил чуть-чуть посидеть на лавочке, покурить… Он так делал часто, это была, вообщето говоря, такая игра – Лева надеялся встретить во дворе какое-нибудь привидение из прошлой жизни, какое-то смутно-знакомое лицо, увидеть детей, которые так же, как они с Колупаевым когда-то, будут бродить между гаражом и котельной, втыкать ножички в землю, валяться на траве, что-то орать, – но детей никаких не было, ни со смутно-знакомыми лицами, ни просто детей, двор как-то скрючился, сузился, исчез почти, только иногда выходили старушки, но старушек Лева стеснялся так же, как в детстве, спрашивать у них ему было нечего, никаких имен и фамилий он не знал, а ждать, что они сами его признают и что-то там расскажут – глупо. Как можно узнать мальчишку почти через сорок лет? И кто его может узнать?
И все-таки в этом ожидании привидений что-то было. Лева осознавал всю глупость и некую избыточную мечтательность этого занятия, но предавался ему регулярно. В этих своих медитациях на лавочке он уже достиг некоторых успехов. Например, сейчас ему казалось, что двор дышит. Он дышал старыми кирпичами, как жабрами. Хотя старых кирпичей было-то уже немного: вросший в землю, заваленный мусором гараж отца Сереги-маленького, действующая до сих пор котельная, трансформаторная, заколоченный железом забор, за которым раньше был странный военный завод, а теперь какая-то пустота, – но изо всех этих стен дышали кирпичи, все эти кирпичи дышали Леве в лицо, как бы узнавая его, но как-то очень тихо. Это дыхание приносил ветер, слабый, невзрачный, ковырявшийся у его ног.
Вдруг Лева и в самом деле увидел детей. Лет по десять, наверное. Два мальчика.
Больше того, дети приближались к нему. Это была уже настоящая удача. Он бросил сигарету и стал ждать. Дети шли странно, прерывисто, раскачиваясь в разные стороны. Наконец, Лева разглядел, что один крепко держит другого за куртку и не отпускает, а тот пытается вырваться.
Лицо у того, кто пытался вырваться, было бледное от злости, ненависти и бессилия. А второй – это был, конечно же, мальчик с сильным психотипом, он радовался борьбе, он наслаждался злостью другого и улыбался во весь огромный рот, глаза блестели, зубы сверкали, красота – но иногда громко шипел своей жертве в ухо:
– Отдашь, понял? Сука! Отдашь, понял?
Привидение было хорошее, качественное, полнокровное – но Лева недолго им любовался, потому что человек со слабым психотипом, который что-то должен был срочно отдать, но не отдавал, увидев Леву, нехорошо изменился в лице и вдруг заканючил.
– Пусти, гад! – канючил он, вытирая второй рукой (первая упиралась в грудь визави) слезы по грязным щекам. – Пусти, сволочь!
Человек с сильным психотипом не перестал улыбаться во весь рот, но бегло и осторожно посмотрел на Леву.
Лева сделал два шага вперед. Мальчики слегка покачнулись (один опять попытался вырваться, а второй его опять не пустил).
– Может… того? Без рук как-то? – попытался Лева разрядить обстановку.
Они помолчали.
Человек с сильным психотипом посмотрел на Леву прозрачным пустым взглядом. Обычно говорят: смотрит сквозь тебя. На самом деле, этот взгляд был самым сильным из всех известных Леве.
Он был даже сильнее женских взглядов – обжигающего взгляда искоса, прямого, пробивающего насквозь взгляда
Это были очень сильные типы взглядов, но все равно по энергетике, по вложенному чувству – они были слабее того взгляда насквозь, которым сейчас смотрел на Леву этот мальчик.
Когда человек смотрит на тебя вот так – прозрачными, пустыми глазами – значит, он тебя ненавидит. Причем особенно страшно, что так смотрит человек чужой, далекий, случайный, которого ты совсем не знаешь.
Ты для него пустое место и препятствие. Ты – никто, которого не должно быть. От этого прозрачного взгляда на Леву всегда веяло жутким холодом. Могилой практически.
Человек с сильным психотипом молча стоял и продолжал держать человека со слабым психотипом за воротник куртки.
– Ну давай, отпусти! – мягко попросил Лева. – Хватит.
В прозрачных глазах зажегся какой-то огонек. Быстрый и четкий подсчет вариантов. Говорить, молчать, держать, бежать. За три секунды был выбран самый эффектный.
Человек с сильным психотипом быстро развернулся и сильно ударил по лицу человека со слабым психотипом. Тот согнулся от боли, почти упал. Bay! Лева охнул и не успел поймать наглеца – тот юркнул мимо и пулей выскочил со двора.
– Черт! – сказал Лева, ненавидя себя. – Вот черт! Ну прости! Прости, старик! Ты знаешь, где он живет? Хочешь, я домой к нему пойду?
– Не надо! – глухо произнес ударенный, из-под прижатых к лицу ладоней. – Не надо, дядя!
«Дядя! – с неприязнью подумал Лева. – Эх, дядя, дядя! Какого хрена полез?»
Он осторожно отнял грязные ладони, все в ссадинах, цыпках и прыщах, от ударенной физии и оценил степень нанесенного ущерба. Губа распухла, на ней висела капелька крови. Белобрысая бледная маска вся перекосилась от невыносимого страдания.
– Слушай, свинец надо приложить или лед, – озабоченно сказал Лева. – Давай я схожу домой, я тут рядом живу. Или пошли ко мне.
… Парень быстро, испуганно посмотрел на Леву («Так, решил, что я гомик. Час от часу не легче») и отрицательно помотал головой.
– Не надо дядя, – с тем же тупым выражением непереносимой боли произнес он. – Я пойду, можно, дядя?
– Слушай, может, тебе денег дать, а? – вдруг сказал Лева. – Хотя нет, деньги кончились… Извини.
– А курить есть? – вытирая сопли, с надеждой спросил человек со слабым психотипом, который (психотип) прямо на глазах становился все сильнее и сильнее.
Лева воровато оглянулся и быстро вытряхнул из пачки сигарету.
– Держи. Огонь сам найдешь, – и зашагал к дому, чтобы больше никого не видеть и не слышать.
Он вошел в полутемный подъезд, открыл почтовый ящик – ржавая пустота, как всегда, дохнула сыростью, поднялся по ступенькам, нажал на старую, многократно выжженную кнопку лифта, лифт со скрипом и вздохами начал спускаться к нему.
Да. Привидение номер один. Добрый. Лева сыграл роль Доброго.
… Добрым в их дворе ребята звали сумасшедшего дядю, который всегда, в любую погоду ходил в пиджаке и в старом дырявом кашне, обмотанном вокруг горла. Это был, как теперь понимал Лева, настоящий глубокий шизофреник (слишком легко, не по погоде одетые люди всегда потом вызывали у Левы обоснованные подозрения), который приставал к детям с идеей справедливости.
Человека этого в первый раз он встретил совершенно случайно. Переходя какую-то лужу невиданных размеров, Лева вдруг ткнулся головой ему в живот. Можно даже сказать, чуть не сбил с ног. Он придержал Леву за плечо, и Лева неохотно поднял голову.
– Когда ходишь по улицам, держи голову прямо, – сказал Добрый внятно. – А то еще врежешься во что-нибудь. Вообще будь осторожней.
Во второй раз Лева встретил его на улице, когда Добрый уже успел поймать хулигана. Хулиганом оказался Серега-большой, длинный парень, который жил в интернате и приезжал домой только на субботу-воскресенье. Его во дворе боялись, но не сильно. Серега завидовал всем, кто живет дома, и иногда выбирал себе жертву – так, слегка помучить. На этот раз помучить не удалось: пока Серега большими, красными от холода ладонями тер чьи-то уши и собирался сделать «Москву», к нему незаметно подошел Добрый.
Добрый поймал его красную ладонь и спрятал в своей.
– Стоп! – сказал он. – Ты куда? Поговорить-то и не успели. Ты кто, Сергей?
Серега растерянно кивнул.
– Так вот, милый мой, постарайся запомнить простую вещь: маленьких обижать нехорошо! – сказал Добрый и вроде бы несильно сжал Серегину руку.
Серега сполз вниз, на корточки, и побледнел.
– Больно! Уй, больно! Не надо! Я не буду больше! – попытался заорать он, но почему-то голос его был слаб. Наверное, от страха.
Когда он, очумело оглядываясь, исчез в переулке, Добрый подошел к Леве. Глаза его излучали тепло. Хорошо выбритые скулы чуть покраснели. Кончик носа тоже был красный – от холода.
– Ну а что же с тобой? – спросил он, глядя прямо в глаза. – Ты хотел заступиться, но испугался? Ничего страшного, это бывает. В следующий раз быстрей беги за взрослыми, если чувствуешь, что сам не справляешься.
Лева кивнул. И опустил голову.
Добрый похлопал его по плечу – и пошел дальше, своей прямой, ровной, спокойно походкой.
Дома Лева рассказал маме про этот случай.
– Надо же! – удивилась она. – Бывают же еще добрые люди!
В третий раз Добрый вышел опять как-то неожиданно.
Из темноты. И как всегда очень вовремя.
Только на этот раз Лева ему почему-то не обрадовался.
Колупаев в этот момент как раз сидел на Леве и говорил, чтобы тот его возил.
– Сначала ты будешь конь, а потом я! – орал Колупаев.
– Не хочу, понял? – орал Лева.
