кофетамин, ничто, если вовремя, при первых уколах, не принять сразу две-три, а он всегда пропускал этот момент, не верил, или таблеток не было под рукой, мигрень обрушивалась внезапно, спонтанно, от самых разных причин, яркое солнце, усталость, недосып, потом он начал пить, уже в студенческие годы, после первой же рюмки начиналась боль, через десять-пятнадцать минут, а не пить он не мог, это было ну никак невозможно, и иногда все сходило с рук, непонятно почему, а иногда – боль мучила запредельно, он вставал ночью от боли, ходил по комнате, прикладывал к голове мокрое полотенце, шерстяной свитер, накрывался подушкой, делал приседания, выходил во двор, боль не отступала, она по спирали, по какому-то своему адскому кругу долбила виски, затылок, горло, и нужно было просто дождаться момента, когда где-то там, далеко внутри, за занавесом, за пределом что-то вдруг щелкало, утихало, устанавливалось, и он засыпал…
Лиза очень жалела его в эти моменты, вставала, если это было ночью, ходила за ним, носила горячий чай, но он просил ее не подходить, не трогать, хотя первые ее прикосновения были благотворны, что-то облегчали, но потом снова все возвращалось…
– Слушай, – сказала она однажды. – А может, это… Тебе же нужно сосудорасширяющее? Давай попробуем, сейчас, пока сильно не заболело?
Они попробовали, и правда, боль отступила.
Она лежала рядом с ним, недовольно глядя в темноту.
– Ну вот, – сказала она. – И я на что-то сгодилась. Оказывается, тебе нужна женщина-медсестра. Ты сделал неправильный выбор, дружок. Я не такая.
– Ну что ты глупости говоришь, – пробурчал он, засыпая. – Не нужна мне женщина-медсестра.
Через час он снова проснулся от боли.
– Значит, не помогло, – разочарованно сказала Лиза. – А я уже обрадовалась.
… Лева скосил глаза на Петьку. Он спал, доверчиво прислонившись к Стокману. Стокман тоже спал.
«Нельзя спать, – подумал он. – Иначе Даша тоже заснет. Надо говорить что-то».
– У меня был такой случай, с младшим, с Гришей, – сказал он, вспомнив по ассоциации с головной болью. – Это было в Риге, году в девяносто шестом. Мы там отдыхали. И Лиза с Женькой отправились на какую-то экскурсию, на целый день. А у Гриши вдруг поднялась температура и страшно заболела голова. Просто страшно. А тогда ходили слухи, что вместе с грязной водой из реки, там река впадает в море, принесло палочку менингита, и что есть вроде случаи заражения. Как же я испугался! Вы себе просто не представляете, Даш. Я лежал потом ночью и думал, что надо срочно лететь в Москву. Я представлял, как я утром встану и поеду в аэропорт. Билетов, конечно, не будет, я пойду к начальнику аэропорта… В общем, всякий бред. Но все обошлось. Да. Но самое интересное, что я не нашел ничего лучше, как поднять Гришу и пойти с ним гулять по лесу. Его шатало. А я почему-то решил, что ему так будет лучше, и он мужественно шел, пытаясь побороть тошноту. Какой же я был идиот!
– А почему вы никогда не рассказывали про своих детей, Лев Симонович? – спросила Даша. – Даже обидно.
– Не знаю, Даш… Как-то в голову не приходило.
– А зря, – сказала Даша. – Теперь уже поздно.
– Почему поздно?
– Не знаю. Поздно, и все тут. А, кстати, сколько сейчас?
– Не знаю. Сейчас посмотрю. Полпятого.
– Вот. А вы говорили, что в пять доедем. Говорили?
– Ну, я имел в виду другое… Что если будет такая же скорость, то можно успеть к пяти. Я не имел в виду при таком движении…
– Нет, ну вы говорили или нет?
– Слушайте, Даш, – вдруг раздраженно сказал Лева, чувствуя, как усиливается боль, как резкие уколы свербят висок. – Слушайте, что вы меня ловите на слове?
– Я не ловлю вас на слове, Лев Симонович, но вы говорили, что к пяти мы будем уже в Москве. А нам еще пилить в лучшем случае полтора часа. Вы говорили или нет?
– Да, я много чего говорил, Даш. Я, например, предлагал остановиться и отдохнуть. Это я тоже говорил.
– При чем тут это? При чем тут ваш отдых? Вы вообще больше эту тему не поднимайте, я вас прошу. Если я остановлю машину, я просто отрублюсь, сразу. Ну что вы будете делать с машиной, со мной, с Петькой, наконец? Вы об этом подумали? Зачем вы снова поднимаете эту тему? Я просто сказала, что вы ошиблись в расчетах.
– Я ошибся в расчетах.
– Но только не надо делать из меня сварливую истеричную идиотку. И спорить не надо. С человеком, который за рулем. Просто я сказала вам – нельзя в дороге зарекаться. Это плохая примета. Очень плохая.
– Волк! – вдруг крикнул Петька.
– Где? – очнулся от сна Стокман. – Где волк, Петюня?
– Где волк, сынок? – спросила Даша.
– Волк! Волк! – кричал Петька.
В этот момент их обогнал трейлер.
Лева еще успел подумать о том, причем сразу, одновременно, что зря они говорили о волке столько времени, что вот, в голове у Петьки родился образ, и теперь он не будет давать ему покоя, и о том, что эти чертовы трейлеры ездят со страшной скоростью, по левой полосе, создавая угрозу…
Но угроза была не от трейлера.
– Даш, смотрите на дорогу… – успел сказать Лева.
– Лев Симонович, я вас очень прошу, прекратите мне делать замечания… Просто волка очень хочется увидеть.
– Я не делаю замечания, я просто напоминаю вам о том…
Лева трудно подбирал слова, фраза выталкивалась из него как-то трудно и нелепо, он хотел оборвать ее, но она все никак не обрывалась, ее выталкивало неизвестно откуда взявшееся раздражение на Дашу, боль, досада на себя, и пока он говорил эту фразу, он не успел сказать другую. Вернее сказал, но поздно…
– Даш, осторожно… – сказал он, когда уже было поздно.
Как только трейлер исчез, он заметил пьяного, который переходил дорогу. Покачиваясь, он стоял между двумя полосами движения и пытался поймать момент удачи, когда можно перебежать на другую, спасительную сторону.
Когда машина поравнялась с ним, он побежал.
– С ума сошел! – закричала Даша, поворачивая руль, но он уже успел боком упасть на капот, локтем продавить лобовое стекло, перевернуться, взлететь ногами вверх и упасть где-то сзади.
В тот момент, когда он пробивал локтем лобовое стекло, Даша резко нажала на тормоз.
Дальше Лева закрыл глаза и резко качнулся вперед, а когда открыл их, то почувствовал на руках что-то теплое и мокрое.
Слава богу, Даша была пристегнута, он тоже.
Стокман тоже почти не пострадал, немного ударился лбом.
Петька оказался у него на руках, он вылетел со своего места, где стоял, показывая рукой на волка, и врезался головой в панель управления.
– Нет! Нет! Нет! – кричала Даша. Кричала всухую, без рыданий.
Лева вдруг почувствовал странную ясность и отчетливость каждой секунды.
Он знал, что сейчас должен выйти из машины и посмотреть на пострадавшего – жив ли. Что это главное.
Он ясно видел, что Петька жив, хотя и шибанулся головой.
– Ремень отстегните, – сказал он Даше. – Выходите из машины и осторожно выносите ребенка. Сережа, помоги.
А сам вышел и на дрожащих ногах подошел к человеку, который лежал на дороге, уткнувшись лицом в асфальт. Один ботинок валялся поодаль. На расстоянии нескольких метров лежал сломанный, рассыпавшийся на части мобильник, очень старой конструкции, видимо, вывалившийся из кармана брюк.
Лева подошел к нему и встал на колени.
Было очень страшно трогать его за руку и переворачивать. Лева очень боялся увидеть мертвое обезображенное лицо.
Но лицо было не мертвое и не обезображенное, а просто сильно поцарапанное.
Человек медленно открыл левый глаз.
– Господи, живой! – выдохнул Лева и наклонился еще ближе к этому дорогому, чудесному лицу. Лицу живого человека. – Держись, мужик… – сказал он, сглотнув комок.
– Кто меня сбил? – хрипло прошептала жертва, глядя на Леву ясно и прямо.
– Мы тебя сбили, успокойся… Лежи тихо.
– Кто меня сбил, блядь? – повторил он, не понимая, что говорит ему Лева.
Сзади подошла Даша и спросила тихо:
– Что с ним?
– Он живой! Живой, Даш!
– Конечно, живой, – брезгливо сказала она. – Он же пьяный совсем.
… Даша была права. Несомненно, Лева и сам это знал – очень пьяные люди в момент подобных столкновений иногда остаются живы, потому что расслабленный алкоголем организм сам, без участия мозга, замедленных реакций, интуитивно принимает нужные решения, позволяя телу правильно сгруппироваться и правильно упасть. Это бывает редко (ведь чаще такие столкновения лобовые и на большой скорости), но бывает.
Позднее выяснилось, что Даша вообще все сделала правильно – успела сбросить газ, вывернуть руль, а уж потом только затормозила. И про пьяного она сказала правильно, и вообще ни в чем (это Лева понял сразу) не была виновата, скорее уж, виноват был он.
Но в этот момент Лева даже слегка обиделся на Дашино равнодушие к судьбе пьяного.
– Он живой, Даш, вы понимаете, что это значит?
Его переполняло чувство нежности и сострадания к этому пьяному организму. Больше всего в жизни он желал добра и здоровья именно этому человеку, лежавшему сейчас на дороге. Потому что смерть его принесла бы им всем неисчислимые несчастья и навсегда (Лева твердо это знал) наложила бы печать на их
