– Нет. Ничего подобного. Я подумала, что я выросла и стала красивой. И папа обратил на меня внимание. Может, это так и есть. Может, так у всех девочек, я же не знаю. Просто они в этом не признаются. В общем, когда я так подумала, вернее, поймала этот взгляд и отметила, он вдруг стал мной интересоваться: моей учебой, моими делами. Сидел в моей комнате, рассматривал рисунки, помогал делать уроки, все такое.
– А ты его не стеснялась?
– Нет. Совершенно. Я же говорю, мы стали дружить.
– Тогда почему ты говоришь: и перестала, и не перестала бояться. Ведь перестала же совсем?
– Нет. Не совсем.
– Кать… Ты мне все рассказала?
Она посмотрела на него умоляюще.
– Давай. Давай, раз начала. Хуже будет, если мы сейчас остановимся.
– Слушайте, доктор, а я второй раз не умру от этих разговоров?
– Не будешь пить всякую гадость – не умрешь.
– Ну ладно… Нет, я не все вам рассказала. Просто я у вас такая необычная, да? Психиатрическая. У других же нет вот этого Путина, да? И с папой то же самое, история простая, но только у меня есть такая подробность. Сейчас я вам скажу, только храбрости наберусь.
Лева молчал, ожидая самого худшего.
– Просто когда я была маленькая, я его так боялась, что стала ненавидеть. И решила убить. Вот.
– Это все? – спросил Лева и вдруг расхохотался.
– А чего вы ржете? – обиделась Катя. – Да, именно это я хотела рассказать. А что смешного?
Лева никак не мог остановиться.
– Кать, извини, извини, ради бога.
– Да нет, ничего, просто странно.
– Я подумал… Сейчас ты действительно мне что-то расскажешь. Такое… ужасное.
– Так я вам и рассказываю про ужасное. Разве нет?
– Нет, Кать, ну как тебе объяснить… Ну, бывают и другие случаи.
– Какие другие?
– Ну другие. Короче, неважно.
Катя помолчала, важно глядя на него.
– Лев Симонович, я вам давно хотела это сказать. Всетаки вы сексуальный маньяк. Вы решили, что он меня изнасиловал, да?
Лева помолчал, стирая с лица глупую улыбку.
– Нет, ну это просто… Я не знаю, что это такое. Как вам вообще это в голову могло прийти? Тем более, вам же известно, что я невинна. Как младенец.
Тут Лева опять захохотал, уже от своей глупости, и Катя вместе с ним тоже начала улыбаться.
– Нет, ну понимаешь, Кать, ты так долго к этому шла, ну ведь бывают такие вещи, и это действительно очень тяжелая травма, на всю жизнь практически…
– Нет, Лев Симонович, вы все-таки меня послушайте, – вдруг серьезно сказала Катя. – Все это, конечно, очень смешно, но вы сами подумайте, я ведь была маленькая девочка, ну лет семь-восемь, и я хотела убить своего отца! Неужели это для вас ерунда?
– Нет, не ерунда. Давай, рассказывай. Чем хотела убить? Из пистолета?
– Вы что, мне не верите? – спросила Катя после некоторой паузы. – Тогда я лучше не буду рассказывать…
– Извини, Кать, – сказал Лева. – Что-то со мной сегодня… не то. Просто это действительно очень странно, то, что ты говоришь. А я еще не пришел в себя после… путешествия.
– Может, тогда вы мне что-нибудь расскажете? – тем же тоном спросила Катя.
– Ну подожди, – сказал Лева, и провел рукой по лицу. – Подожди… Давай попробуем еще раз. Каким образом твой страх трансформировался в идею об убийстве? И что произошло потом, когда ты наконец поняла, что не можешь его убить?
– Мне стало стыдно. Вот и все, – сказала Катя. – И я его простила. Вы не представляете, какой это был кошмар. Он продолжался не год, больше, два или три года… вот! Представляете? Каждую ночь я думала: завтра я его убью.
– Не верю, – вдруг сказал Лева. – Вернее, верю, априори, что ты честная девушка и говоришь мне правду, но представить этого не могу. Ну как это так: завтра я убью папу? За что? Такие случаи, бывают, я не спорю, но там серьезная причина должна быть. Серьезная, понимаешь?
– Понимаю, – тихо сказала Катя, глядя на Леву своими намазанными глазами, которые постепенно становились черней. – Я тоже не могла сначала поверить, что я об этом думаю. Я просто думала: как было бы хорошо, если бы папа уехал, если бы его с нами не было… Мы бы с мамочкой гуляли, ходили в кино, делали что захотим. Мы бы спали на одной кровати… Ну вот такие глупые детские мечты. И я так много об этом мечтала, ну даже страшно, утром, днем, вечером, я представляла себе такие яркие цветные картинки, я даже меньше стала с мамой общаться, чтобы видеть эти картинки. Лев Симонович, я больна?
– Не больше, чем я, – сухо ответил Лева. – Все больны.
– Нет, неправда. Вы не отвечаете на мой вопрос.
– Понимаешь, Кать, – сказал Лева. – Я тебе уже раз сто двадцать сказал, что я не психиатр. Психиатр, наверное, сказал бы тебе, что да, ты больна, но не сильно. А я так не думаю. Дело в том, что болезнь – это что-то неконтролируемое. Мочеиспускание, например. Кровь не свертывается. Мокрый кашель. Рвота. Рези в желудке. Видения. Движения. Судороги. Бред. Ну что-нибудь, что происходит
– Круто, – сказала Катя. – План… Вот бы мне еще самой его понять. А так, очень круто… Да, на чем мы остановились?
– На цветных картинках.
– Эти цветные картинки были такие хорошие, в них было такое счастье. Понимаете? И я вдруг захотела, чтобы это были не картинки, а на самом деле.
– Так. И что?
– Ну… ничего. Я стала просто мечтать, о том, что он исчезнет. Как мы с мамой стоим на кладбище, плачем, идет дождь, и мне так стыдно, потому что мама же не знает, какая я счастливая в этот момент! Я просыпалась от слез. От стыда. Мне было так стыдно перед мамой! Но это было настоящее большое, как вы говорите, видение. Это кладбище, такое красивое, как в кино. Зеленая трава, голубое небо, серые камни. И мы с мамой, все в черном. Она держит меня за руку. Она в вуали. Цветы. До сих пор как увижу это, просто пробивает всю насквозь. Ух.
– И сейчас видишь? – быстро спросил Лева.
– Сейчас? – смутилась Катя. – Нет, сейчас не вижу. Просто вам рассказываю. А что?
– Нет, ничего, просто спросил.
– А… Просто спросили, да? Ну как вам объяснить, Лев Симонович, это невозможно увидеть, если еще кто-то тут есть. Это кино только для одного человека показывают.
– Ну да, ну да… Я и забыл.
– Ну так вот! Было это кино. Было-было-было… Потом… Потом я подумала однажды: ну а как, собственно говоря, папа должен погибнуть? Раньше-то, в этом кино, он непонятно как погибал. На боевом посту. При исполнении служебного задания. Выполняя интернациональный долг. Я же еще маленькая была, не понимала, что это значит, плохо представляла, где папа работает, что он делает.
– А где он тогда работал?
– Не помню, – пожала плечами Катя. – В компьютерной фирме. Из ЦК он уже ушел.
– Из ЦК? – удивился Лева.
– А вы не знали? Да, он недолго работал в ЦК КПСС. В экономическом отделе.
– Интересно. Ну продолжай.
– Ну вот. И я стала представлять эту смерть. Понимаете? И мне совсем, ни капельки не было страшно. И я очень удивилась: как это так, папа умирает, а мне не страшно?
– То есть ты себе задала этот вопрос?
– Нет, не вопрос. Я просто отметила про себя, что мне не страшно. Ничуть. Ни капельки. Мне хотелось, чтобы его сбила машина. На улице. Случайно. Когда мы гуляем. чтобы в этом никто не был виноват. Да, глупая смерть. Ну и что? Зато в этом нет ничьей вины – моей, маминой. Только машина виновата. Я понимала, что это будет очень некрасиво, и думала: я отвернусь, закрою глаза и не буду ничего видеть.
– Кать, а ты себя ругала, била себя по щекам, не знаю, наказывала себя как-то?
– За что?
– Ну вот, за эти… картинки.
– Нет. Но мне
– Кать, ты не устала? – вдруг спросил Лева.
– Нет, не устала.
– Может, пока остановимся?
– Нет. Я же сказала… Лев Симонович, я хочу, чтобы это было в последний раз. Чтобы вы ушли, и все. Вы не волнуйтесь, все со мной будет теперь хорошо.
– Странно. Странно, Кать. Мне кажется, мы с тобой только сейчас… дошли до самого главного.
– Вот именно поэтому.
– Ну ладно. Хорошо. Пусть будет по-твоему.
– Короче, вы правильно спросили. Я понимала, что это ужасные мысли, но стыдно мне не было. Я хотела, чтобы мама как-нибудь сама об этом узнала, наказала меня, но она же ничего не знала… Вот. И я продолжала думать, воображать. Однажды я подумала: а если я сама столкну его под машину?
– Как столкнешь?
